Но тут Дитрих предложил, чтобы я стала его «особенной подругой» — он объяснил мне это через переводчика, чтобы я поняла. Я буду жить с ним, а он будет давать мне деньги. И вручил ключ от своего дома. Я даже не стала возвращаться к тетушке Пэувэ за вещами.
Мне нравилась роскошь и удобства в доме Дитриха. Но я так и не смогла поверить в то, что на самом деле живу там. Я так и не привыкла обращаться с плитой у него на кухне — она меня пугала. Впрочем, Дитрих и не обедал дома — чаще всего он встречался с другом, Гийомом, и они ходили в рестораны для белых, заказывая европейские блюда, которые предпочитали рису с рыбным соусом.
И все-таки Дитрих был неплохим человеком. Ему не нравилось, что, когда мы бывали вдвоем, я плакала. Но поскольку занимались мы этим ночью, в темноте, он не всегда замечал. По нашим меркам, Дитрих был богат. А еще он был белым, значит, мне некого было опасаться. Когда Мин выследил меня и стал кричать, требуя денег, охранник у ворот прогнал его. И мне было приятно.
Однако подходил к концу контракт Дитриха на работу в Камбодже, и он должен был возвращаться обратно в Швейцарию. Через полгода после того, как я впервые встретила его, Дитрих снова пришел с переводчиком — он хотел, чтобы я все поняла. Дитрих объяснил, что скоро уезжает, но мог бы взять меня с собой, если я захочу.
Мне такое казалось невероятным. О Швейцарии я ничего не знала, да и о Дитрихе тоже, хотя мы и прожили вместе несколько месяцев. Подруги, Чхетриа и Мом, предостерегали: а вдруг в Европе белый продаст меня. Я и сама не могла доверять Дитриху целиком и полностью — я не понимала его, не находила объяснения тем или иным его поступкам. И вот я решила, что если уеду туда, где ничего не понимаю, где даже язык мне незнаком, могу оказаться в положении более худшем, чем здесь, на родине.
Перед отъездом Дитрих оставил мне тысячу долларов. (В Камбодже большие суммы мы считаем в долларах, национальную же валюту, риель, используем, когда имеем в виду мелкие суммы.) Тысячу долларов я тогда и вообразить себе не могла, это было все равно, что сегодня получить сто тысяч долларов. Через переводчика Дитрих сказал, чтобы на эти деньги я купила мотоцикл, пошла в школу, а может, открыла бы свое дело. Словом, начала новую жизнь. Дитрих не хотел, чтобы я возвращалась к прежнему занятию. Он в самом деле был человеком порядочным.
После отъезда Дитриха я пошла к тетушке Пэувэ и дала ей сто долларов. Даже не знаю, почему я так поступила. Видно, мне, глупой, казалось, будто она испытывает ко мне теплые чувства. Еще по сто долларов я дала Чхетриа и Мом. Хотела дать и Хеунг, но не смогла найти ее — она съехала с прежнего места, и никто не знал, куда. Однако всем девушкам в заведении тетушки Пэувэ я раздала по пятьдесят долларов. Я купила им свободу, которой они вольны были воспользоваться. До сих пор я вспоминаю об этом своем поступке без всякого сожаления.
Кажется, то был последний мой визит в бордель тетушки Пэувэ. С тех пор я избегала ходить той улицей. Даже когда бывала по соседству, у меня кожа покрывалась мурашками и холодным потом. Я так и не находила в себе сил пройти той дорогой и всегда сворачивала, делая крюк.
Теперь мне предстояло решить, что делать дальше. Перед отъездом Дитрих попросил своего друга Гийома приглядывать за мной. Гийом тоже был швейцарцем, и я никому так не обязана, как ему, столько сделавшему для меня. Он разрешил мне пожить в его особняке и даже подыскал работу — уборщицей в доме его подруги Лианы, итальянки. Я зарабатывала двадцать долларов в месяц. И этого было достаточно.
Как-то Гийом отвез меня во французский культурный центр, занимавший здание в самом центре города, и записал на уроки французского. У меня уже не оставалось денег, чтобы оплачивать занятия, так что заплатил Гийом. Но он ни разу не пытался дотронуться до меня или воспользоваться моей зависимостью — просто помогал мне, будучи по натуре человеком добрым. Мы до сих пор дружим.
Мне нравилось ходить на занятия в культурный центр. Конечно, никто там не носил форму, но я купила темно-синюю юбку и белую блузку и тщательно гладила их перед каждым уроком. Они для меня много значили, они служили символом чистоты и честности, скрывая грязь. Мне очень хотелось выглядеть хорошенькой юной студенткой с учебниками под мышкой.