В 1991 году истекал срок контракта с гуманитарной организацией. Пьер хотел вернуться во Францию. Я сказала, что с ним не поеду, но если он еще некоторое время останется в Камбодже, буду жить с ним. Пьер решил остаться, только прежде хотел съездить во Францию хотя бы на две недели — решить свои дела. Но потом обещал вернуться.
Уезжая, Пьер оставил мне на все про все двадцать долларов. Ну, на еду мне хватало. Я много времени проводила у соседей, камбоджийцев с двумя милыми детишками. Мне не нравилось спать одной в большой квартире, так что на ночь соседские дети приходили ко мне.
Но Пьера все не было и не было. Прошло три недели, четыре… Наконец он позвонил — оказалось, все это время он провалялся с малярией. Однако на следующий день уже вылетал. Я поехала в аэропорт встретить Пьера, но забыла уже, как он выглядит, и вначале поздоровалась не с тем мужчиной — подошла к другу Пьера, Патрису. Они в самом деле были очень похожи, но дело было еще и в том, что я тогда не решалась смотреть Пьеру прямо в глаза. Ему понадобилось много времени, чтобы отучить меня от этой старой привычки.
Пьер сказал мне, что ему не удалось подписать очередной контракт на работу в Камбодже. Вместо этого он задумал начать свое дело и открыть кафе или ресторан в центре Пномпеня с видом на реку. В то время в столицу приезжало много иностранцев, среди которых появились и служащие из ООН: в стране готовились к выборам нового правительства. Пьер говорил, что скоро в столицу хлынут миротворческие формирования из всех частей света, из Африки и Европы, и готов был биться об заклад, что все эти люди не прочь будут посидеть в ресторане.
В целях экономии мы переехали к другу Пьера; сам Пьер тем временем подыскивал место. Он нашел здание с видом на реку; первые два этажа в нем были свободны. Пьер задумал открыть небольшое кафе, где утром можно позавтракать, заказав хороший кофе, а вечером плотно поужинать с пивом. Он украсил помещение пальмовыми листьями — стало похоже на деревенский дом — и повсюду расставил цветы. Назвал Пьер местечко L'ineptie, что значило «пустячок».
Для приготовления сэндвичей и фондю Пьер нанял одного друга, итальянца, а еще взял на работу четырех официантов. Иногда он сам прислуживал посетителям, да и я тоже; бывало, работали до двух ночи. Я сразу предупредила Пьера, что трудиться за так не хочу. Тогда он предложил мне всего двадцать долларов в месяц и напомнил, что я не плачу за жилье и питание.
Пьер вложил в дело все, что у него было — несколько тысяч долларов, — чтобы привести помещение в надлежащий вид. В конце первого месяца он выдал мне зарплату. Это были первые деньги, заработанные честным трудом. Я пошла на рынок и потратила все на роскошное платье фиолетового цвета с белым кружевным воротником и небольшим жакетом. Мне казалось, я выгляжу в нем просто красавицей! Шустрый китаец, продав платье вдвое дороже его настоящей стоимости, неплохо на мне заработал. Но я не хотела торговаться. Мое маленькое счастье нельзя было выторговать. В тот вечер, закончив работу, я пришла домой и снова надела платье. Но так и не показалась в нем на людях слишком робела. Платье было только для меня, оно служило мне чем-то вроде волшебной одежды для феи.
Однажды во время очередного звонка во Францию Пьер сказал своей матери, что порвал с бывшей подружкой и теперь живет со мной. Мать очень расстроилась из-за того, что ее сын связался с камбоджийкой. Мне стало неприятно; я даже не думала, что французы могут быть такими расистами, совсем как кхмеры.
Но Пьер резко возразил: «Плевать мне, что ты там думаешь». Я ужаснулась. Как мог он сказать такое матери?! В Камбодже родителям не перечат и выказывают всяческое уважение: при этом не важно, сколько лет самим детям. Видимо, среди французов принято иначе.
У Тео, приятеля Пьера, была видеокамера: он предложил Пьеру снять меня и переслать пленку матери. Пьер так и сделал. Но я чувствовала себя скованной и постоянно робела. Не могла даже рта раскрыть. Вряд ли я понравилась матери Пьера.
В то время я не переставала удивляться разговорчивости французов. Камбоджийцы — народ молчаливый. Мы научились этому дорогой ценой; мне кажется, в камбоджийской культуре молчание стало естественным. Французы же, когда сидели в баре, могли говорить часами напролет. Никогда не видела более болтливых людей.