Подошла моя очередь, и я стала говорить о положении женщин в Камбодже. Я рассказывала о собственной жизни и о жизни тех девушек, которых заперли в борделях, сделав рабынями, о том, как плохо с ними обращаются, какое насилие они терпят. Говорила, что все знают о мягкой улыбке камбоджийских девушек, но улыбка эта не настоящая.
Я сама удивилась, что так долго выступала перед аудиторией. Когда же закончила, весь зал взорвался аплодисментами, а некоторые слушатели плакали. Выговорившись, я почувствовала себя опустошенной, однако было приятное ощущение выполненного долга и уверенность, что своим выступлением я чего-то добилась. Ко мне бросились тележурналисты с просьбой дать интервью, однако Граса Машел попросила их прийти позднее. Они с Эммой Бонино видели, как мне тяжело, и отвезли в отель. Адана плакала, пока меня не было, и я принялась успокаивать ее.
На следующий день проходила церемония вручения награды. Нас попросили прийти в национальных костюмах. Это было любопытное зрелище, и посмотреть на нас пришло большое количество людей. Астурийцы тоже надели свои нарядные одежды. Для меня мир как будто перевернулся. Там, у себя, я была просто женщиной, которая трудится ради несчастных девушек, томящихся в неволе. Здесь же со мной обращались как с королевой. Я чувствовала себя Золушкой, совсем как в той сказке из французской книжки Аданы.
Всемером мы взялись за руки и выступили вперед. Нам снова бешено аплодировали. Затем полагалось засвидетельствовать свое почтение принцу. Я боялась, что придется опуститься на колени и склонить голову — так поступают камбоджийцы, показывая, что они всего лишь пыль у ног его величества. Мне очень не хотелось стоять на коленях, ведь я уже не была рабыней, однако мои опасения были напрасными. Принц просто протянул мне руку для пожатия и поприветствовал по-французски. В Камбодже при обращении к королю пользуются особым языком, в котором полно архаичных форм и на котором за пределами дворца не говорят. Однако испанский принц оказался человеком дружелюбным, чуждым искусственным церемониям, за которыми невозможно разглядеть человека. Мне показалось, он проявил к моей работе неподдельный интерес.
Меня познакомили с его матерью, королевой Софией. Она замечательная женщина, твердость сочетается в ней с любящим сердцем. И она по-настоящему предана делу — помощи женщинам по всему миру. Переводчиком у нас была Эмма Бонино. Королева взяла на руки Адану и стала играть с ней. Было видно, что это хорошая, добрая женщина — мне она понравилась с первого взгляда.
Я была очарована непринужденностью и обаянием этого удивительного семейства. Они, монархи огромной страны, принимали меня как равную — вот что было для меня удивительно. Я говорила с ними от чистого сердца. Они знали о моей работе, о том, чем я занималась до этого, и все же не перестали уважать меня, девчонку из пнонгов, бывшую грязную проститутку.
Потом мы раздавали автографы, нас фотографировали и устроили в нашу честь роскошный банкет. Людей было очень много. Специально для этого случая я купила туфли на каблуках, и они натерли мне ноги до крови — я не привыкла к такой обуви. Так что я тайком сняла туфли и сунула в сумку. Остаток вечера я в каком-то полубессознательном состоянии пожимала всем руки, стоя босиком.
Обнадеженная теплым приемом в Испании, я подумала, что наконец-то наше дело найдет поддержку и нам не придется больше выпрашивать подачки. До этого мы каждый раз, когда возникала нужда в деньгах, отправлялись к крупным западным благотворителям, которые смотрели на нас сверху вниз. Средства, вопреки договоренностям, поступали тоненьким ручейком и позже обещанного. Однако когда я вернулась из Испании, у меня с собой было достаточно денег, чтобы предпринять нечто значительное. Но самым важным казалось то, что наше дело нашло понимание у других, вызвало желание помочь. Мы больше не были одиноки. До этого момента я действовала по наитию. Теперь же мы могли свою деятельность планировать.
После завершения строительства центра имени Том Ди остро встал вопрос о том, где можно разместить спасенных нами семи-восьмилетних девочек. Некоторые не могли вернуться в семью — слишком высок был риск того, что их снова продадут в публичные дома. Они столько всего вынесли, им необходима была любовь и забота, они нуждались в ком-то, с кем можно было бы поговорить, кому можно довериться. А еще они должны были ходить в школу. Им предстояло родиться заново, и я не хотела передавать этих маленьких девочек в какой-нибудь сиротский приют, где они не получат должного внимания, где над ними будут издеваться или, в лучшем случае, ограничатся предоставлением сносных условий и обеспечат питанием. На душевную теплоту рассчитывать не приходилось.