Чтобы убрать последнее препятствие к их слиянию, Дэйр отпустил ее пленительные руки, мешавшие ему от нее оторваться. Она не могла отвести взгляд от великолепных бронзовых мускулов, освещенных светом свечи. Полная мучительного желания неведомого конца, она, не дыша, протянула руки к Дэйру. Когда он опустился над ней, Элис нежно перебирала пальцами прохладные черные пряди и поглаживала его спину, а он губами сладко пытал ее набухшие груди. Элис с головой бросилась в омут диких грешных желаний. Она подумала, что это уже предел удовольствий, и радостно вторглась в их королевство.
По тому, как Элис обвила его своим гибким и чувственным телом, Дэйр понял, что она молит его о дальнейших ласках. Но даже в этот момент, когда он испытывал желание, сильнее которого еще не знал в жизни, чувство вины жгло его. Обряд посвящения Элис в страсть должен был проходить в спальне для новобрачных, украшенной сладко пахнущими цветами. Там, на постели с мягкой периной, ей было бы легче стать женщиной, а не здесь, в этой крохотной темной комнате, на грубой узкой кровати. Дэйр ощутил, что теряет контроль над собой и так же, как она, уже не может остановиться. И все же ему придется позже заплатить за это своей честью. Дэйр хотел, чтобы любимая им женщина всегда вспоминала их единственную ночь — больше это не повторится — с чувством пронзительного сладкого удовлетворения.
Сдерживая дикое желание, он ласкал каждый ее изгиб, дразнил жгучим удовольствием все ее чувства, пока она не начала всхлипывать в его объятиях, умоляя о конце, которого не знала. Затем он скользнул одной ногой между ее шелковыми бедрами и всем телом лег на нее, опершись на предплечье. Он смотрел в ее порозовевшее от страсти лицо, окруженное золотыми локонами, не отразится ли на нем замешательство, и прижимался к ней все ближе.
Когда Дэйр раздвинул ее ноги, Элис застонала, но от удовольствия. Она не могла вынести мучительной медлительности его движений. В бушующем потоке чувств, желая быть поглощенной этим пламенем, она инстинктивно прижала ближе его бедра и ощутила, как внезапный удар молнии, что их тела слились. Вспышка боли показалась ей естественной частью неистовства и удовольствия.
Поддавшись соблазну и силе эротических грез, так долго не осуществлявшихся, Дэйр еще глубже вовлек ее в огонь страсти. Когда он замер, Элис с криком лихорадочного желания подалась вверх и толкнула их обоих в пропасть невероятных ощущений, разразившихся дождем опаляющих искр.
Элис парила в колеблющейся дымке божественных ласк. Сладостное, какого он никогда не испытывал, удовлетворение, быстро проходило от отрезвляющих волн насмешки над самим собой. Дэйр хотел бы продлить их игру, усилить удовольствие, которое больше никогда не могло повториться. Но из-за того, что он так долго ждал страстную деву, ее бурный вызов вырвал у него заключенное в стальную оболочку оружие его контроля, как будто это был непрочный деревянный детский меч.
Он осознал жестокую правду: мысль, что одна ночь разделенной страсти будет утешительным воспоминанием в течение всей жизни, была мечтой глупцов. В действительности же осознание этого наполнит каждый наступающий день мучительным знанием того, что великое наслаждение потеряно навсегда. Он сам уготовил себе этот ад. Одиночество нахлынуло на него. Дэйр перекатился на спину, не выпуская нежно любимую Элис из объятий. Страдание его проявилось в отчаянном шепоте:
— Больше никогда. Больше никогда.
Элис на вершине блаженства льнула к хозяину желанной бури, унесшей ее теперь к безмятежному берегу. Как отдаленный раскат грома, донеслись до нее его слова, полные неотвратимости того, что их ждет. Для Элис они прозвучали как осуждение, ведь это она вынудила его сделать то, чего он не хотел допустить.
Хотя Дэйр был занят своими мыслями, в которых упрекал себя за совершенный грех, он почувствовал, что ее нежная щека стала влажной и крошечная слезинка упала ему на грудь. Конечно, Элис пожалела об их близости, и он, никогда ничего не боявшийся, не посмел встретиться с зелеными глазами, должно быть потемневшими от отвращения. Вместо этого Дэйр прижал ее к себе, успокаивая и поглаживая спутанные непослушные локоны, легко касался ее губ.
— Я никогда не прощу себе того, что я совершил этот грех, и того, что не смог уменьшить вероятность еще большей беды.
Элис напряглась, и Дэйр понял, что она не осознавала, какой опасности подвергалась.
— Увы, я потерял голову. Несчастный эгоист, я допустил возможность того, что тебе придется воспитывать «дьявольского» ребенка.
Элис знала, как рождаются дети, но у нее не было времени подумать, что эта испытанная ими буря чувств, имеет к этому какое-либо отношение. Образ темноволосого, голубоглазого ребенка казался ей теплой и желанной мечтой. В следующее же мгновение ее наивная фантазия исчезла под влиянием слов Дэйра:
— Никогда больше мы не имеем права рисковать и допускать это опасное удовольствие, если вы еще не потеряете свое доброе имя и уважение, которое вам подобает иметь.
Услышав, как низко прозвучал его голос, Элис мгновенно поняла, что он с трудом преодолевает напряжение.
— Наш ребенок был бы проклят. Его жизнь стала бы ужаснее, чем моя. Его бы отвергли не только потому, что его отцом был Дьявол, но и за наш грех — его незаконное рождение.
Элис неподвижно лежала на постели. Шло время, и замок погружался в безмятежную тишину. Пока горел огонь их страсти, они не заметили, как догорела свеча, и теперь в спальне было абсолютно темно. То вспоминая о пронесшемся вихре удовольствий, то думая о своей вине, она прислушивалась и терпеливо ждала, пока дыхание Дэйра, спустя довольно много времени, стало ровным. Он глубоко спал.
Она осторожно выскользнула из его объятий, встала с узкой постели и чуть не упала, запутавшись в остатках своей порванной сорочки. Как никогда она была довольна, что маленькую полупустую комнату, хорошо ей знакомую, можно было пересечь, не боясь разбудить Дэйра. Элис нашла на полу свое мятое платье и, натянув его на себя, тихонько вышла из спальни.
Остаток ночи она провела на лестнице при тусклом свете свечи. Ей казалось, что ее мерцающий блеск был точным отражением ее собственных неясных чувств. Она вспоминала сокрушительные слова Дэйра и содрогалась от стыда за свой эгоизм. Еще раз ее пламенный темперамент привел к дурному поступку. Но она принесла вред не только себе, но и дорогому ей человеку. Стремясь удовлетворить свои эгоистические желания, она заглушила в себе голос совести, говоривший ей, что из любви к Дэйру она должна держаться от него на расстоянии, чтобы не мешать ему завоевывать доверие людей. Но не только в этом заключалось ее предательство. Элис никогда не приходило в голову, что невинный ребенок должен был бы платить за ее неуправляемые поступки. Она не подозревала, что Дэйр будет винить ее, прежде всего, за этот грех — но, похоже, что это так.
В тщетной попытке подавить в себе бесполезное теперь самобичевание, Элис сосредоточенно разглаживала складки на платье. Ей придется как-то объяснить, почему она надела его второй день подряд. Но может быть, и нет. На странность ее выбора могли не обратить внимания из-за возраставшей в замке напряженности. Кроме смятого платья, у Элис была еще одна проблема. Она должна как-то укротить спутанные волосы, по крайней мере, заплести их в косы. И все же перспектива появиться перед обществом в вызывающем смущение мятом платье и без обычного скромного головного убора была мелочью по сравнению с невероятным грехом, совершенным несколько часов назад.
В то время как Элис стремилась привести в порядок свой пышный наряд, Дэйр проснулся в одиночестве. Он был уверен, что когда благоразумие победило жаркую страсть, Элис пришла в ужас от страшного осознания полной своей гибели и проклинает мужчину, укравшего самое ценное ее сокровище — добродетель. Никогда раньше Дэйр не чувствовал себя таким бессовестным негодяем. И если даже он в действительности не сын дьявола, то душа его, без сомнения, черна. Безжалостно используя свой большой опыт, он украл у беззащитной женщины то, что никогда не может быть возвращено. Он лишил Элис невинности и, сделав это, потерял свою честь навсегда. Но этот грех, о котором он искренне сожалел, был лишь еще одним среди уже совершенных им за его жизнь. Элис же, потеряв невинность, могла пасть в яму презрения, похожую на ту, в которой он уже обитал. В бешеной ярости он проклинал себя за то, что сам открыл туда ворота своей огненной фее. Чувствуя отягчающий резкий приговор темной спальни, Дэйр поднялся, накинул на себя одежду и ушел.