– Все это я распоряжусь аккуратно упаковать и сложить на чердаке, – сообщила она мне, просматривая одежду и обувь мамы и папы, – за исключением того, что может пригодиться мне или тебе. Аккуратно перебери все это и возьми, что хочешь, – распорядилась она.
Мое сердце разрывалось от мысли, что мне придется сделать это, но там было много маминых вещей, и мне не хотелось видеть, как их отправят в темные, сырые углы чердака. Я быстро вытащила платье, в котором она была на моем дне рождения. Там лежали свитера, юбки, блузки, которые были дороги мне, так как я все еще живо представляла себе в них маму. Я взяла их в руки и поднесла к лицу. Я почувствовала запах ее духов, и на мгновение показалось, что она здесь, рядом со мной, улыбается и с любовью гладит меня по волосам.
Тетя Бет быстро схватила все мамины украшения, и, когда я возмутилась, она сказала, что будет только хранить их, пока я не повзрослею настолько, чтобы их носить.
– Я буду вести точный учет того, что здесь было ее, а что мое, – пообещала она и метнула на меня одну из своих мимолетных улыбок.
Она поменяла постельное белье и обивку кроватей и практически всю ночь вешала новые шторы и жалюзи. Затем она принялась за ванную, решив поменять обои.
– Фактически, – объявила она за обедом на следующий день, после того как все это началось, – нам следует переклеить все обои на стенах в этом доме. Мне никогда особо не нравилась эта расцветка.
– У вас нет на это права, – проговорила я. – Этот дом все еще принадлежит моим родителям и нам.
– Конечно, конечно, дорогая, – ответила она и уголки ее тонких губ поднялись вверх, – но пока ты не достигла совершеннолетия, мы с дядей Филипом – твои опекуны и имеем достаточно прав, чтобы принимать решения, которые повлияли бы на вашу жизнь.
– Замена обоев и перекрашивание дома никак не отразятся на нашей жизни, – заявила я.
– Нет, конечно, – согласилась она с едва заметным смешком. – Ваше окружение, там, где вы живете, имеет важное влияние на ваше психическое состояние.
– Нам нравится все так, как есть! – закричала я.
– Ты еще не знаешь, что тебе нравится, Кристи, дорогая. Ты слишком молода, чтобы понять это, а Джефферсон… – Она посмотрела на него, и он метнул на нее ответный взгляд. – Бедняжка Джефферсон едва может обслужить себя сам. Доверься мне, дорогая. Я воспитана в окружении самых изысканных вещей. Мои родители нанимали самых дорогих и известных художников-дизайнеров, и я знаю, что такое хороший вкус, а что – нет. Твои родители хоть и были премилыми людьми, но выросли в ужасной бедности. Достаток и положение обрушились на них неожиданно, и у них не было достаточного воспитания, чтобы понять – что надо сделать и как тратить деньги.
– Это неправда! – закричала я. – Мама была великолепной. Мама любила изысканные вещи. Все говорили только комплименты всему тому, что она делала в отеле. Она…
– Как ты и говоришь, дорогая, в отеле, а не в собственном доме. Это было, – она оглянулась вокруг так, как будто мы раньше жили в лачуге, – просто убежище, место, куда они забегали на несколько часов. Все преобразования они проводили в отеле. Вряд ли они давали обед в честь важных гостей здесь, так ведь? – пропела она и наклонилась ко мне. – Вот поэтому миссис Бостон, такая милая, не имеет опыта сервировки стола. Она не так часто этим занималась, если вообще это когда-либо было ее обязанностью. Но все это теперь придется изменить, особенно в свете того, что отель разрушен и будет восстанавливаться. Пока же нам с Филипом придется здесь принимать гостей, устраивать званые обеды и вечеринки, и не думай, что мы пригласим глав нашей общины в такой дом, как он есть сейчас. И, пожалуйста, – сказала она в заключение, – не тревожься об этом. Это моя забота. Я охотно приму на себя эти заботы. Все, что я прошу, чтобы вы и все остальные дети были вместе. Хорошо?
Я проглотила слезы и посмотрела на дядю Филипа, но он, как обычно, был спокоен и, похоже, был не в себе. Как теперь отличались обеды от того, что было раньше! Музыка, юмор и смех теперь были в прошлом. Не удивительно, что Ричард и Мелани такие, думала я. Все разговоры за столом начинала тетя Бет, а дядя Филип едва что-либо произносил.
– Кое о чем нужно сейчас договориться, – продолжала тетя Бет. – Заходя в дом, нужно снимать обувь. Снимайте ее возле двери и несите в руках наверх.
Она замолчала и, поджав губы и сузив глаза, уставилась на Джефферсона.
– Джефферсон, дорогой, тебе кто-нибудь показывал, как правильно надо держать вилку?
– Он держит ее как отвертку, – с ухмылкой прокомментировал Ричард.
– Посмотри, как твои двоюродные брат с сестрой пользуются столовыми приборами, Джефферсон, и постарайся им подражать, – предложила она.
Джефферсон посмотрел на меня, на нее, затем открыл рот и вывалил все то, что жевал, в свою тарелку на мясо и овощи.
– Ах! – воскликнула Мелани. – Какая мерзость!
– Какая мерзость! – закричал Ричард.
– Джефферсон! – быстро встала из-за стола тетя Бет. – Филип, ты видишь это?
Дядя Филип кивнул и усмехнулся.
– Сейчас же встаньте, молодой человек, – сказала тетя Бет, – и немедленно отправляйтесь наверх! Мы не будем обедать с тобой, пока ты не извинишься, – она указала ему на дверь. – Иди!
Джефферсон обеспокоенно посмотрел на меня. Даже если я понимала, почему он сделал это, вид пережеванной пищи вызывал отвращение. Меня замутило от этого, от напряжения и гнева, бушевавшего у меня внутри.
– Я не пойду наверх, – с вызовом ответил он. Джефферсон встал и бросился прочь из столовой к входной двери.
– Джефферсон Логнчэмп, тебе не разрешали выходить на улицу! – крикнула ему вслед тетя Бет, но Джефферсон все равно открыл дверь и выскочил наружу. Тетя Бет села. Ее лицо и тонкая шея были пунцовыми. – О, Боже, этот ребенок – такой дикий, пришел и испортил обед, – пожаловалась она. – Кристи…
– Я пойду за ним, – сказала я. – Но вы должны прекратить придираться к нему, – добавила я.
– Я просто пыталась научить его хорошему, – оправдывалась она. – Нам всем надо научиться ладить, мы должны как-то приспособиться.
– Когда же вы приспособитесь, тетя Бет? – спросила я, поднимаясь. – Когда вы пойдете на уступки?
Она откинулась назад, разинув рот. Мне показалось, что на губах дяди Филипа появилась едва заметная улыбка.
– Иди к своему брату и приведи его назад, – попросил он. – Мы поговорим об этом позже.
– Филип…
– Оставь это на некоторое время, Бетти-Энн, – внушительно добавил он. Она метнула на меня гневный взгляд и придвинулась к столу. Я оставила их в молчании, которое для них не было новостью.
Я нашла Джефферсона на заднем дворе на качелях. Он медленно раскачивался, опустив голову, шаркая ногами по земле. Я подсела к нему. Прямо над нами облака расступились, и мы увидели звезды. Со дня ужасной гибели наших родителей, ничто не казалось нам таким ярким и прекрасным, как все это, включая созвездия.
Я вспомнила, как мы с мамой садились где-нибудь летним вечером и смотрели на небо. Мы разговаривали о волшебстве и чудесах, позволяли нашему воображению уноситься прочь, к другим мирам. Мы мечтали о мире без болезней и страданий, о таком мире, в котором нет таких слов, как «несчастье» и «печаль». Люди жили там в совершенной гармонии и заботились друг о друге так же, как и о себе.
– Выбери звезду, – говорила мама, – и там будет тот мир, который мы придумали. И теперь, когда мы будем приходить сюда по вечерам, то будем искать ее.
Сегодня я не смогла найти ту звезду.
– Не стоило тебе делать все это за столом, Джефферсон, – сказала ему я. Он не ответил. – Просто не обращай на нее внимание, – добавила я.
– Я ее ненавижу! – воскликнул он. – Она… она – мерзкий червяк, – прохрипел он, отчаянно ища подходящее сравнение.
– Не оскорбляй червей, – проговорила я, но он не понял.
– Я хочу к маме, – захныкал он. – И к папе.
– Знаю, Джефферсон, я – тоже хочу.