– Здравствуйте. Привет, привет, привет, – услышали мы за спинами веселый голос и повернулись, чтобы поздороваться с тетей Шарлоттой.
На ней было надето нечто, напоминающее мешок, расшитый разноцветными лентами. Она была коренастой и полной, такой, какой я ее помнила. Шарлотта до сих пор заплетала свои седые волосы в две косички, причем в одну был вплетен желтый бант, а в другую – оранжевый. Несмотря на морщины, у нее была детская улыбка и добрые большие голубые глаза, которые светились восторгом школьницы. Вместо туфель у нее на ногах были мужские коричневые шлепанцы с белой полоской по бокам и белым кружком наверху, возле большого пальца.
– Здравствуйте, тетя Шарлотта, – сказала я. – Вы меня помните?
– Конечно, – улыбнулась она. – Ты та малышка, которая здесь родилась. А теперь приехала в гости. Я так рада. К нам так давно никто не приезжал. Эмили ненавидела гостей. Если кто-нибудь приезжал к нам, она всегда говорила, что мы слишком заняты или у нас нет места.
– Нет места? – недоверчиво переспросил Гейвин. Тетя Шарлотта наклонилась к нему и зашептала:
– Эмили врала, но она не считала, что это плохо. Теперь она лежит в холодной могиле, правда, Лютер?
– Очень холодной, – подтвердил он.
– А теперь, – продолжала Шарлотта. – Мы должны найти тебе лучшую комнату, а потом сможем болтать и болтать до бесконечности, пока горло не охрипнет.
– Они, наверное, хотят есть и пить после такого длинного путешествия, – догадался Лютер. – Я приготовлю что-нибудь, а ты отведешь их наверх, Шарлотта.
– Хорошо, – кивнула она и хлопнула в ладоши. – Идемте со мной.
Она направилась к лестнице, а Лютер шагнул к нам.
– Я не рассказал ей, что ты говорила мне о своих родителях. Ты сможешь ей все объяснить, когда спустишься в кухню. Я так любил твою маму, – добавил он. – Она на самом деле хорошо с нами обращалась.
– Спасибо, Лютер, – сказала я, и мы поспешили, чтобы не отстать от Шарлотты, которая шагала и шагала, не замечая, что нас рядом нет.
– Лютер говорит, что нам придется выполнять то, что хотела бы от нас и Эмили, например, не пользоваться долго электричеством, а то это обходится очень дорого, – предупредила Шарлотта. – У нас такой большой дом. Но керосиновые лампы и свечи жгите сколько угодно. Только нужно всегда помнить, что их все время нужно заправлять. Я терпеть этого не могу. А вы? – спросила она, останавливаясь.
– В Катлерз Коув у нас нет таких ламп, – произнесла я.
– О, – заметила она Джефферсона. – Привет. Я забыла, как тебя зовут.
– Я Джефферсон, – представился он.
– Джефферсон… Джефферсон, – повторила она и огляделась. – О, вот здесь на стене – человек, его тоже звали Джефферсон, – указала Шарлотта.
– Человек на стене?
– Она имеет в виду картину, – ответила я.
– Да, картину. Он был, гм… президентом.
– Джефферсон Дэвис, – предположил Гейвин.
– Да, – сказала она, хлопая в ладоши. – Это он. Я покажу его вам. О, а как тебя зовут?
– Я Гейвин, – ответил он, улыбаясь. – На стене есть Гейвины?
Она задумалась на мгновение и затем покачала головой. Но вскоре улыбнулась.
– Я знаю. Я нарисую твой портрет и вышью его, и вставлю в серебряную раму. Только найди себе место.
– Место?
– Ну где ты хочешь, чтобы я повесила твой портрет, – объяснила она.
– А, – Гейвин посмотрел на меня и улыбнулся.
– Я меняю все в доме, – продолжала она, пока мы шли дальше. – Эмили сделала его таким мрачным. Она думала, что только дьявол делает все ярким и веселым. Но Эмили больше нет… – проговорила она, поворачиваясь к нам. – Она умерла и улетела прочь на метле. Так сказал Лютер. Он сам это видел.
– Правда?! – воскликнул Джефферсон. Она кивнула и, наклонившись к нему, зашептала:
– Иногда, когда очень темно и холодно, Эмили летает вокруг дома и стонет, но мы плотно закрываем окна и ставни, – добавила она, выпрямляясь. Джефферсон с изумлением взглянул на меня. Даже моя улыбка не разубедила его.
Мы пошли вверх по ступенькам. Когда дошли до площадки второго этажа, Шарлотта остановилась и кивнула направо в кромешную темноту.
– Там родилась твоя мама и ты. Утром я покажу нам комнату, если хотите.
– Да, конечно. Спасибо, тетя Шарлотта.
– Мы живем там, – она повернулась туда, где керосиновые лампы освещали путь.
Стены здесь были увешаны работами Шарлотты: старыми картинами, которые она дорисовывала, и ее собственными вышивками в рамах. Мы прошли мимо стола, который был застелен чем-то, напоминающим простыню и с нарисованным на ней лицом клоуна.
Несмотря на беспорядок, в котором висели и лежали вещи, работы Шарлотты были чрезвычайно хороши. Я видела, что Джефферсону нравились цвета и картины, и я подумала, имеют или нет эти наивные работы Шарлотты какую-нибудь ценность. Этот темный дом со множеством комнат, наконец, стал ярким и веселым от ее работ. Пока мы проходили мимо других экземпляров – кувшинов и ваз, раскрашенных в яркие цвета с веселыми набросками и формами, бумажных фонариков, свисающих с потолка, и канделябров, полосок цветной и гофрированной бумаги, усеявших стены и окна, – мне казалось, что мы псе каким-то образом попали в безумный, но глупый мир Алисы в стране Чудес.
– Это комната моих родителей, – сказала Шарлотта, останавливаясь у двери, – а это они, – она указала на портреты на противоположной стене.
Эти картины она не подрисовала, даже несмотря на то, что ни мистер Буф, ни миссис Буф не улыбались. Казалось, они оба выглядели сердитыми и несчастными. Шарлотта повернулась назад к двери и открыла ее.
– Я всегда оставляю здесь зажженную лампу, – объяснила она. – На случай, если они вернутся. Я не хочу, чтобы они натыкались в темноте на вещи, – добавила Шарлотта и рассмеялась.
Глаза Джефферсона снова округлились.
Это была огромная комната с большой дубовой кроватью. У нее были поднимающиеся почти до потолка столбы и высокая спинка в форме полумесяца. На кровати до сих пор были подушки и одеяло, но на них толстым слоем лежала паутина. На другой стороне был невероятных размеров камин и большое окно. Длинные занавески были плотно зашторены и, казалось, провисали от пыли, накопившейся годами. Над камином висел портрет молодого Буфа. Он стоял, держа в одной руке ружье, а в другой – связку подстреленных уток.
В комнате было много темной красивой мебели, а на ночном столике лежали большая Библия и очки для чтения. Но в комнате был затхлый воздух. Когда мы с Гейвином посмотрели на туалетный столик, то увидели, что там до сих пор лежат расчески и гребешки, баночки с кремом, а некоторые даже открыты. Мы переглянулись. Казалось, комната является чем-то вроде святыни и содержится так, будто со дня смерти отца Шарлотты прошел всего один день. Я знала, что ее мать умерла гораздо раньше. Шарлотта закрыла дверь, и мы проследовали дальше.
– Здесь спала Эмили, – прошептала она. – Я не оставляю здесь зажженной лампы, не хочу, чтобы ее дух вернулся назад в дом. – Мы прошли мимо еще одной закрытой двери и подошли к другой. – Мы с Лютером спим здесь, – она указала на одну из них. – А теперь, – произнесла она, останавливаясь, – вот две премилые комнаты для гостей.
Она открыла первую дверь и вошла, чтобы зажечь свет. В комнате было две кровати, разделенные тумбочкой. С двух сторон от них стояли комоды, а слева и справа от кроватей были большие окна.
– Это туалет, – объяснила Шарлотта, открывая дверь, – а эта дверь, – она подошла к следующей двери, – ведет в следующую комнату. Правда, мило?
Мы заглянули в комнату. Она была почти такая же.
– Джефферсон будет спать с тобой или с Гейвином? – спросила Шарлотта.
– Как ты хочешь, Джефферсон?
– Я буду спать с Гейвином, – важно заявил он, и я улыбнулась. Он не стал признаваться в том, что хочет спать со своей старшей сестрой.
– Ну, если только он не храпит, – шутливо проговорил Гейвин. – Мы займем эту комнату, – он кивнул на комнату, в которую вела дверь.