– Хорошо. Значит, на том и порешили. – И, помолчав, она добавила: – Просто райское блаженство. Самое чудесное время года – это осень. Октябрь – мой любимый месяц. – Снова открыв глаза, она взглянула на Анну. – Ты уже говорила с отцом?
Анна покачала головой.
– Он не звонил мне с самого развода. Думаю, он никогда не простит меня.
– За то, что ты рассталась с Феликсом?
Анна кивнула:
– Он так гордился тем, что Феликс его зять… – И с ноткой горечи добавила: – Почти сын, которого у него так никогда и не было.
– Глупец, – вздохнула Филлис. – Он стал просто невозможным с тех пор, как умерла твоя мать. Тому уже добрых десять лет, а он все хуже и хуже! Ну да ладно, постарайся не слишком расстраиваться по этому поводу. Он даст о себе знать. Ты стоишь десятка любых сыновей, какие у него могли быть, и в один прекрасный день он поймет это, могу поручиться.
Анна отвела взгляд, изо всех сил стараясь удержать его на алой плети плюща, извивающейся по стене у края террасы. Она не собиралась плакать. Ей в общем-то следовало уже привыкнуть к холодности отца и его полному равнодушию к пей, его единственной дочери. Шмыгнув носом, она перевела взгляд с плюща на каменные плиты под ногами, изукрашенные замысловатыми узорами старого, высохшего добела лишайника. Вдруг она услышала, что Филлис встала. Подняв глаза, Анна смотрела, как ее двоюродная бабушка направляется к распахнутой застекленной двери, ведущей из террасы в комнату. Когда старая леди исчезла в доме, Анна, нашарив в кармане носовой платок, торопливо промокнула глаза.
Филлис не заставила себя долго ждать. Уже через пару минут она появилась вновь с каким-то пакетом в руках.
– У меня тут есть кое-что, что, пожалуй, может заинтересовать тебя. – Снова усевшись и не глядя на Анну, она положила пакет перед собой на стол. – Когда я занималась просмотром бумаг и альбомов Луизы, просто приходила в отчаяние оттого, что мне не попадается ничего личного. Если и были какие-нибудь письма, похоже, она их уничтожила. В ее архиве не оказалось ничего. А несколько месяцев назад я решила отреставрировать старый письменный стол – кое-где сильно отошла облицовка. – Она помолчала. – Реставратор обнаружил в одном из ящиков двойное дно, а внутри нашел вот это. – Она пододвинула пакет Анне. Анна взяла его в руки.
– Что это?
– Ее дневник.
– Да что ты говоришь! – Охваченная неожиданным волнением, Анна взглянула на пакет. – Но ведь это невероятно ценная вещь!
– Надеюсь, что да. И к тому же интересная.
– Ты читала его?
Филлис пожала плечами.
– Я полистала его, но почерк чересчур уж мелкий, затейливый, а глаза у меня уже не те. Полагаю, тебе следовало бы прочесть это, Анна. Все записи относятся к тем месяцам, что Луиза провела в Египте. А между делом позвони своему отцу. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на упреки и обиды. Скажи ему, что он ведет себя, как идиот, и можешь добавить, что это мое мнение.
Когда Анна уезжала, дневник лежал на заднем сиденье ее машины. Последние пурпурные лучи заката уже угасали, когда она села в машину и, нашарив рукой ключ зажигания, подняла глаза на Филлис.
– Спасибо, что ты есть. Не знаю, что бы я делала без тебя.
Филлис притворно-сердито покачала головой.
– Ты бы отлично справлялась сама, и тебе самой это хорошо известно. Да, вот что: позвони Эдуарду сегодня же. Обещаешь?
– Я подумаю. Уж это-то я тебе обещаю.
И она действительно подумала. Медленно двигаясь по направлению к городу среди сотен машин других лондонцев, возвращавшихся домой после проведенных на воздухе и солнышке выходных, Анна успела вдосталь поразмыслить и о совете Филлис, и о собственном положении. Ей было тридцать пять лет, четырнадцать из которых она провела замужем; она никогда не занималась тем, что можно было бы как-то подогнать под понятие «работа», и не имела детей. Ее руки машинально делали свое дело, ноги нажимали и отпускали педали, а в голове вертелись одни и те же мысли. Ей еще никак не удавалось заставить себя смириться с тем, что Феликс является отцом ребенка другой женщины. У Анны было мало друзей, был отец, презиравший ее, а впереди ей виднелась только ужасающая пустота. В активе же числились Филлис, фотография, сад и, что бы ни говорила Филлис, дом.
Одной из причин, по которой Феликс оставил ей дом, являлся сад. Он был довольно велик для Лондона: на первый взгляд узкий, прямоугольный, по какой-то прихоти того или тex, кто планировал этот дом где-то в восемнадцатом веке, в своем дальнем конце он заворачивал под прямым же углом за стену, отделявшую его от участков других владений. По этой причине садики соседей Феликса были узкими, словно обрубленными, а его участок – вдвое больше, чем казался на первый взгляд. Сад был страстью Анны, тогда как Феликс, насколько ей было известно, никогда даже не заходил в его дальний конец. Он интересовался садом исключительно как местом для развлечения нужных ему людей. Напитки. Барбекю. Воскресный чай. Терраса с жасмином, розами, старыми терракотовыми горшками с кустиками душистых трав – за пределы ее интерес Феликса не распространялся. А за ее пределами были извилистые дорожки, высокие стены, увенчанные решетками, затейливые клумбы с тщательно подобранными по оттенкам цветами, полускрытые листвой скульптуры, любовно выбранные и привезенные из экспедиций по антикварным магазинчикам маленьких городков. Это были владения ее, Анны.
Ее поразило, что, когда при разводе зашла речь о разделе имущества, Феликс особо упомянул сад. Он сказал, что она заслужила его всеми своими вложенными в него трудами. Это было лучшим из всего, что он когда-либо говорил ей на эту тему.
– Папа… Мы можем поговорить? – Прежде чем взять трубку и набрать номер, Анна минут десять просидела на краю кровати возле телефона.
Несколько мгновений ответа не было, затем в трубке раздалось:
– Не думаю, что у нас много тем для разговора, Анна.
Она прикусила губу.
– А ты попытайся себе представить, что мне плохо. Что мне грустно, одиноко. Что я чувствую себя несчастной и просто нуждаюсь в тебе.