Разрушенная жизнь.
«Ты убила его... ты убила его... ты убила его»
Эти три страшных слова в совокупности все никак не хотели выходить из моей головы. Мой беспощадный внутренний монстр продолжал хрипло нашептывать их где-то глубоко в моём сознании, заставляя меня морщиться от боли, пронзающей грудь каждый чертов раз, когда я вспоминала, что сделала своими же руками, даже не задумываясь об этом. В какой момент моя жизнь стала подобно аду? Казалось бы, совсем недавно все шло своим чередом, и я была обычной, ничем не примечательной девушкой: хорошая ученица в школе, послушная дочь дома и оторва с друзьями и любимым парнем. Но в один момент все в одночасье изменилось. Друзья пропали без следа, узнав, что та Стефани, которую они знали многие годы, стала хладнокровной убийцей, лишившей жизни своего парня, доброго и дружелюбного молодого человека, который также являлся их близким другом и был обожаем обществом. Просто так отняла его жизнь, словно по щелчку пальцев. «Мы не хотим, чтобы с нами случилось тоже самое, что и с Крисом», - презрительно кидали они мне вслед, прежде чем навсегда уйти из моей жизни. Я не была против, потому что знала, что они абсолютно правы. Врачи списали смерть Криса на обычную остановку сердца, которая случается у людей постоянно и которую предвидеть невозможно, ее причины порой непонятны, но я-то знала, что в этой остановке сердца была целиком и полностью виновата я. Если бы не я, он был бы до сих пор жив. Но врачи решили, что простая семнадцатилетняя девочка не при чем, она просто оказалось не в том месте и не в тот момент. Но я, именно я - та, кто был виноват во всем. Я возненавидела общество и окружающих меня людей также сильно, как и они меня. Воздвигнув вокруг себя защитный барьер, я закрылась ото всех, кто еще как-то пытался мне помочь. Многие испытывали жалость и сочувствие, но они мне были не нужны. Жалость и сочувствие не помогли бы мне избавиться от того, чего я не просила. Я не хотела больше никому причинять зла, и обособиться ото всех в этот момент казалось единственным и самым правильным решением. Я не разрешала родителям, которые еще первое время после трагедии пытались помочь, подходить ко мне слишком близко. Я боялась. Я безумно боялась самой себя. Самобичевания с всепоглощающей ненавистью к самой себе - это все, чем я занималась в последние дни. Порой возникали мысли о самоубийстве, но как только я решала воплотить свои мысли в действия, мне мешали. Родители, вдруг осознав, что их дочь уже не спасти, решили, что меня нужно на некоторое время изолировать от общества, поместив туда, где, как им казалось, я буду в безопасности и смогу восстановиться. Как же они ошибались. Психушка никогда не будет тем местом, где человек, над которым посмеялась жизнь, сможет восстановиться. Психушка только сильнее ломает людей, уничтожая их разум, который и до нее был покалечен. Хотя по мнению родителей, «частная психиатрическая поликлиника» это очень квалифицированное заведение, в котором реально лечат людей от их психических заболеваний. Но я, честно говоря, и не возражала против их решения. Мне было откровенно наплевать. Апатия и безразличие ко всему не позволяли взглянуть мне на эту ситуацию по-настоящему. Прострация, в которой я прибывала с момента похорон Криса Эвардса, создала мнимое ощущение того, что хуже, чем сейчас уже не будет. И сейчас, когда меня вели по коридору частной, но не менее ужасающей психиатрической клиники Сакраменто штата Калифорнии я понимала, что может.
Белые холодные стены, которые, видимо, должны оказывать на психически больных людей успокоительный эффект, но сейчас лишь раздражали мои заплаканные глаза, в которых лопнул, скорее всего, не один капилляр, создавая туманную дымку, которая мешала нормально рассмотреть пространство. Серо-грязный потолок, усеянный страшными трещинами, создавал впечатление, что вот-вот, с секунды на секунду он обрушится, засыпая в своей пыли и обломках обычных людей, с кем жизнь сыграла жестокую и совсем не смешную шутку. Я моргнула, и вот надо мной вполне нормальный потолок такого же белого цвета, как и стены, без трещин и падающей штукатурки, с которого свисали лампы, проливающие белоснежный свет на помещение. Под ногами пол, застеленный ламинатом, по которому так легко скользят ноги, обутые в специальные больничные тапочки. По бокам от меня два мощных санитара, чья задача здесь сдерживать психически нестабильных больных от попыток сбежать. Они крепко держали меня за локти, видимо, ожидая, что я могу взбрыкнуться и попытаться сделать тоже самое, что и люди, не по своему желанию попавшие сюда. Но я была настолько ослабевшей, что они даже не вели меня, а скорее тащили, а я безвольной куклой повисла на их руках. Частная психбольница не особо отличалась от среднестатистической психушки, лишь некоторыми удобствами: к каждой палате прилагалась своя ванная с туалетом, в столовой более вкусная еда, а не непонятная похлебка, сваренная из подручных средств, но при этом более тщательный надзор над больными. Меня запихнули сюда с самыми разными диагнозами: глубокая депрессия, склонность к суициду, несколько фобий, не сильные галлюцинации и что-то еще, что я уже не запомнила в силу того, что мне было наплевать, чем я больна и зачем я здесь. Но теперь проходя мимо палат под номерами «55...57...60...65...70...75», я понимала, в какую ловушку загнала себя. Мы остановились у палаты «77». Санитары открыли дверь ключом и завели меня внутрь. Одна половина небольшой комнаты была поглощена во мрак. Во второй я сумела разглядеть кровать, маленькую тумбочку рядом с ней и... всё. Вот что называется роскошью для тех, кто платит больше денег за пребывание здесь?