Глава четвертая
В воскресенье Николай Иваныч увидел на рынке Серафимовну - та хотела скрыться, но он нагнал ее.
- Чего бегаешь? - спросил он. - Ты ведь заметила меня.
- Вот еще!
- Читала газеты? - спросил он.
- Что такое?
- Ты что, ни газет не читаешь, ни ящик не смотришь?
- Смотрю иногда...
- Оказывается, Бог есть.
- Раньше сомневался?
- Гаденыш Сеня наказан. Из мелкого газетного пачкуна его превратили в безобидного смешного дурачка.
- Неужели? - удивилась Серафимовна. - Может, Иван Ильич? Он если ударит, то станешь дурачком.
- Ты что, не знаешь разве, что он на льду? У него алиби.
- Выходит, что ты все-таки отправил его в эскадрилью, - печально вздохнула Серафимовна. - Ну ты даешь!
- Ты о чем?
- Сам говорил, что это гробовой вариант.
- Я не отправлял - он сам отправился.
- Ты кому уши трешь? Ты мог запретить. То есть не разрешить.
- Я отбил радиограмму с запретом поднимать самолет в воздух - там в самом деле вариант хреноватый.
- Растолкуй мне, дуре.
- А-а, это долго объяснять.
- Можешь не объяснять. И ежику понятно, что ты подставил отца. Из ревности подставил.
- Дурища! Как я мог его подставить? - рассердился Николай Иваныч, чувствуя, что в словах жены правда, которую он скрывал и от самого себя.
- Сам знаешь, что подставил. И не коси под дурачка. Ты его отправил на гибель из-за меня. Тоже мне дуэль! Нет в этой дуэли благородства. Дантес ты, вот и все! Слушай побольше сплетни! Я знаю, откуда все пошло, - от Соньки.
- Ты про что? - спросил он, смутившись.
- Ну тебя в болото! Я дурища, а понимаю твои коварные замыслы. Твой отец ни в чем не виноват. Ни перед тобой, ни перед Богом. Запиши это.
- Не говори чепухи. Нашла Дантеса, умная голова! Да, на ледовой базе трудно, но он не боится трудностей. Он привык их преодолевать... Но все-таки кто из Сени сделал дурачка? В газетах и по ящику такой нефильтрованный базар поднялся! - воспользовался он лексикой бараков. - Перечисляют убитых журналистов, борцов будто бы за правду, а у каждого в кармане грубая зелень на мелкие расходы. Теперь из Сени лепят образ национального героя. И в памяти народной благодаря усилиям телевизионщиков останется его задорно-дебильная ухмылка. Кто его наказал? Любопытно.
- Бог все видит. Нельзя ему было цеплять... - Серафимовна решила, что разумнее будет, если она промолчит: кто много говорит, тот и проговаривается.
- Еще одна смешная история, - заговорил Николай Иваныч. - Не знаю, слышала ли. Соньку затопило. Прибежала ко мне, просила хороших слесарей. Я ей говорю: "У меня не хорошие, а очень хорошие слесаря, но... не по этой части". Она мне: "Как вы ненавидите нас!" - "Вы со мной стали говорить на "вы"!" Она считает, что ей это подстроили: во всем доме система в порядке, а у нее все трубы вдруг полетели. Но следов злоумышленник не оставил никаких. Есть Бог - и не спорь.
- Не спорю. Это Бог-Отец.
- Старухе и помыться нельзя: отключена секция, меняют трубы, пьяные сантехники наживаются. Ей пришлось тряхнуть своей мошной с зеленью.
- Что ж, раньше другие были в подобном положении, а она вся в белом, пусть почувствует, каково быть как все. Ладно. Прощевай. Надеюсь, будешь счастлив со своей консерваторкой - она тебе чего-нибудь на фортепьянах сбацает.
- Ты о чем?
Серафимовна сделала вид, будто играет на фортепьяно, тряся патлами и изнывая в творческом экстазе.
- Ладно. Увидимся, - сказал он, понимая, что жена в игриво-ехидном настроении.
- На том свете, - буркнула Серафимовна.
Пошла прочь, подняла руку над головой, пошевелила пальцами.
Села на скамейку у пруда с утками и задумалась. Ей было о чем думать. Совсем недавно выяснилось, что она никакая не Серафимовна, а Борисовна. Но это известие и известие о том, что Иван Ильич на льду (ей в голову не могло прийти, что старик в опасности, а обвиняла мужа в предательстве единственно ради выхода своим чувствам), были ничто перед главным событием, которое перекрывало все остальное: врач сказал, что она в интересном положении и беременность развивается нормально.
Как Колька не заметил рыжих пятен на ее лице? А-а, он ни хрена в этом не понимает.
Глава пятая
- Авантюристы, разгильдяи, самоубийцы! - бушевал Николай Иваныч в своем кабинете в присутствии единственной слушательницы и зрительницы - секретарши Нины. - Могли угробиться!
- Победителей не судят, - улыбнулась Нина.
- Рано называть их победителями. Взлететь-то взлетели, а как сядут? Летели бы хоть с выпущенными шасси... Знаешь ли, что после самых незначительных работ на шасси самолет положено вывешивать на подъемниках и проверять?
- Там не было подъемников.
- Сама знаешь, что такое русский ГОСТ; без подгонки никакая деталька не встанет на место, надо подгонять.
- Передали, что расчетное время прибытия через четырнадцать часов, сказала Нина.
- Я останусь здесь. Не впервой.
Как раз по телевизору, включенному по случаю позднего времени, выступал усатый, ломающий из себя интеллектуала диктор.
- Прости нас, Сеня, что мы еще живы, а враг гуляет на свободе, но...
Николай Иваныч убрал громкость.
- Они потеряли всякое представление о приличии, - пояснил он.
- Одного не пойму, - заговорила Нина. - Когда "их Сеня" публично оскорбил Ивана Ильича и Махоткина, людей, которым многие были обязаны жизнью и вообще, - полное молчание. А тут "их Сеня" - национальный герой. Ведь он натуральный вор. Откуда у обыкновенного человека такие деньги в коробке из-под обуви?
- Не задавай детских вопросов.
В девять вечера зазвонил телефон, Нина спросила:
- Вы на месте?
Он кивнул и взял трубку:
- Крестинин слушает.
- Эт-то С-самолет Ив-ваныч? - спросил женский голос, который мог принадлежать только Одессе. - Я пьяна, как фортепьяна!
- Ну, вылетел борт, я знаю. И знаю расчетное время прибытия. Доложите обстановку и погоду по трассе...
- Что ты плетешь, черт тебя возьми! Какая еще погода по трассе? Какой борт? Это Одесса!
- Знаю и это! - Николай Иваныч чувствовал, что Нина стоит за спиной и слушает. - Как бы не пришлось мне кое-кого послать на... то есть в Херсон... за агрегатом четыреста шестьдесят девять.
- Слушай, ты, С-самолетина! Я тебя хочу видеть. Понял? И не смей меня посылать на Херсон! Бери машину и приезжай ко мне. Немедленно.
- Не вижу в данный момент необходимости в своем личном присутствии на расследовании этого летного происшествия, - сказал он.
- Нет, необходимость есть. И самая настоятельная. Если не приедешь, я разнесу вдребезги телефонную будку - ведь я звоню из будки. И тогда меня возьмут в вытрезвитель, а я - ба-альшой, понимаешь, начальник, возглавляю департамент.
- Может, через ДСУ?
- А-а, рядом жена или сослуживцы? Так я поняла?
- Ход ваших мыслей абсолютно правилен, но я...
- Молчи, Самолетная твоя морда! Жду, как соловей лета.
- Объясните, что случилось. Неужели...
- Хватит допрашивать. Немедленно приезжай. Я такое натворю, что...
- Хорошо. Выезжаю. И пусть четыреста шестьдесят девятый будет на месте. Только сделайте отбортовку...
- Я тебе сейчас сделаю отбортовку!
Он бросил трубку.
"Во стерва! - выругался он. - "Большой начальник"! Знаем этих чиновников от искусства! Всю жизнь занимаются судьбами того, в чем не соображают! Консерваторка! "Пьяна, как фортепьяна!""
- Поезжайте, Нина, домой, - сказал Николай Иваныч. - Впрочем, сейчас поздно. Возьму тачку и подброшу вас до дома.
Нина поглядела на него с верой, надеждой, любовью.
Он ехал в такси и мысленно возмущался.
"У нее, видите ли, образовалось окно! Она, видите ли, расслабилась! Она гусарит. Балаболка от культуры! Она обращается со мной как с какой-то шлюхой! Вызвала - и я должен лететь в любую точку географии! Она делает из меня бабу! Нет, не бабу, а шлюху. А на мне такая ответственность! Но она об этом и знать не хочет. Я для нее "бой-фрэнд"! Отлупить ее, что ли? Подъехать, ни слова не говоря, отлупить и на этом же автомобиле уехать?.. Это я ее должен высвистывать в удобное для меня время, а не она..."