Был он чуть выше среднего роста, "среднего телосложения", лицо имел без особых примет - по-славянски нечеткое, белобрысое, пухлоносое, как бы глядящее из тумана; обращали на себя внимание лишь глаза василькового цвета, что для мужчины с простоватым лицом излишняя роскошь. Такие глаза были у его покойной матери - "кроткой Марии". Но кротостью Николай Иваныч похвастаться не мог, так как это похвальное качество меньше всего требовалось в авиации, где все инструкции пишутся красным по белому.
Он увидел в окно инженера, которого вызывал; в этот момент позвонила Серафимовна и принялась что-то плести.
- Прошу на работу без необходимости не звонить, - сказал он. - Да делай что хочешь, я все равно сегодня в ночь лечу в Мюнхен. На два дня. Может, на три. Все! Больше не звони - мешаешь.
- Вызывали? - спросил инженер с лицом, которое могло бы обратить на себя внимание разве что аэродромным загаром и настороженностью в глазах.
- Присаживайтесь. Вы в курсе дела. В карте на вылет ваша подпись. Вы выпускали этот борт?
- Я.
- Хорошо. Как это происходило? По порядку. Итак, самолет обслужен и заправлен, пассажиры и экипаж заняли свои места, спецтранспорт отъехал, техники подцепили водило для буксировки борта на старт. Так?
- Та-ак, - согласился инженер, не понимая, куда гнет шеф.
- Подошел тягач, стал подавать назад, техники подняли водило, глядя на крюк и серьгу водила. Так?
- Так.
- Что дальше?
- Нет, не так. Тягач подошел, но я увидел, что наклевывается задержка вылета. Нет, не по нашей вине: из-за бортпитания... Я предложил экипажу произвести запуск двигателей на месте...
- Уже интереснее. Итак, экипаж начал запускаться на месте, вы отключили наземное питание. Так?
- Нет, запуск производился от бортовых аккумуляторов, все было отключено до запуска.
- Очень хорошо. Запустились, запросили разрешение на руление, поехали. Что дальше?
- А что дальше? Порулили на старт, взлетели.
- С подцепленным водилом?
- Нет, побежали отцеплять водило во время запуска.
- Что было дальше?
- Ничего особенного: отцепили.
- Особенное было в том, что торопились. Как отцепляли? Вы видели?
- Как раз в этот момент меня отвлекли заводские представители.
- Нетрудно представить эту спешку, суету, неразбериху, - посочувствовал Николай Иваныч.
- Суета была, - согласился инженер. - А дырки на борту не было: я сам перед вылетом обежал самолет.
- Свободны! Пришлите техников, которые выпускали самолет.
- Есть!
Когда инженер вышел, Николай Иваныч выругался:
- Дикарь голубоглазый!
Он выстроил версию, оставалось уточнить детали. К сожалению, вина была на его службе.
Все-таки и в работе авиационного инженера есть свои радости. Николай Иваныч любил самолеты с детства, причем больше аэропланы "эпохи рыцарства", когда на борту еще не было отхожего места. Любил просторы аэродрома и летом дрожащее над нагретой взлетно-посадочной полосой марево, в котором плавились самолеты; по-своему любил инженеров и техников (делая предпочтение специалистам-старикам, за которыми никогда и ничего не надо проверять). Но больше всего любил вести следствия по причинам АПов.
"На этот раз не спихнешь неприятность на птицу, грузчиков или летный состав. Но не болван ли бортинженер, который не обратил внимания на не совсем привычный шум в кабине?"
Глава десятая
После разговора с сыном по телефону Иван Ильич некоторое время посидел с "Мотей" (Матвеем Ильичом Козловым) на обочине аэродрома, наблюдая, как взлетают и садятся самолеты. Вспомнили войну.
- Самое страшное - дети, - прорычал Иван Ильич.
"Мотя" знал, что Иван имеет в виду: расстрел в карэ двух мальчишек "за трусость" - и кивнул. Немного поругали молодежь, но Матвей Ильич возразил:
- Грех тебе, Ваня, ворчать: у тебя сын молодец, башка - Дворец Советов.
Иван Ильич вспомнил строительство этого дурацкого дворца на месте взорванного храма Христа Спасителя и вздохнул:
- Может, и молодец, а детей - нуль... Нехорошо... И палки ставит в колеса. Комаров требует "добро" - не разрешает. - Иван Ильич стал распаляться, на его рычание стали оборачиваться. - Детский сад! Я, отец, прошу разрешение у сына!
- Что ж, если силенка есть, отчего бы не поработать? Николай тебя тормозит вот почему: Комаров заигрался с "новыми русскими". Чует лукавство. Голден Эрроу, мать его за ногу...
Разговор двух стариков для постороннего слушателя вряд ли мог бы представлять интерес - они не были, что называется, застольными рассказчиками с определенным репертуаром, - но им самим для наплыва воспоминаний хватало и кратких реплик. В таких беседах Иван Ильич как бы освобождался от своего косноязычия.
Воротился домой в восьмом часу и сказал Серафимовне:
- Коля того...
- Знаю, уехал.
Николай Иваныч мог уехать, не заворачивая домой: при нем всегда был хранящийся в шкафу кабинета "особливый" чемоданчик, где имелось все необходимое на случай неожиданной командировки.
"Если придут брать правоохранительные органы, возьму этот чемоданчик", - острил он.
- Давай, папик, запразднуем, - предложила Серафимовна. - Девочек высвистаем, потанцуем.
- Какие девочки! - ухмыльнулся Иван Ильич и повертел головой. Озорница ты, однако!
- Ну давай, папик. Поужинаем, потанцуем. Ведь тебе нравится Валюха. Вот я ее и предоставляю тебе.
Иван Ильич никак не мог понять, о какой Валюхе, которая ему нравится, идет речь.
- Или не помнишь? Ее еще Колька ударил дверцей машины.
- Молодая, - прорычал старик, имея в виду, что биография Валюхи для него только началась: вот уже и дверцей ударили.
- Молодая, - согласилась Серафимовна. - А на кой нам старухи?
- А-а? Да, да. Старухи не нужны...
Иван Ильич имел в виду, что не нужны ни старухи, ни молодухи, но, по обыкновению своему, не договорил.
Был ужин втроем, Иван Ильич даже выпил рюмку коньяку, потом раскланялся, как когда-то в цирке, и пошел спать.
Проснулся оттого, что рядом лежит... такая гладенькая и прохладная. Он не враз сообразил, что это не сонное видение.
- Ты кто? - поинтересовался он.
- В-в-а-а-ля, - ответила прекрасная в темноте незнакомка.
"А-а, которую ударило дверцей", - отметил он про себя и едва не задал следующего, совсем уж дурацкого вопроса: как и зачем она явилась? И только тихо зарычал.
- Тс-с-с! - остановила его Валя. - Серафимовна будет ругаться.
- А-а, да-да, будет.
- Тс-с!
Утром Валюха заглянула к подруге - та не спала и глядела на нее нисколько не сонными, веселыми глазами.
- Я молчу, ни о чем не спрашиваю, - прошептала Серафимовна. - Слышала, как ты выла всю ночь, ровно волчица, а он тебе "тс-с" да "тс-с", а ты - ноль внимания.
Валюха только рукой махнула и, указав себе направление, двинула на выход, слегка покачиваясь и ничего не соображая: никак не могла открыть замок.
Серафимовна подхватилась с постели, сама открыла и поглядела в Валюхино лицо, показавшееся ей необычайно красивым и неузнаваемым: ничем не замечательная одноклассница походила на юную путешественницу, которая только что воротилась из дальних экзотических стран, и в ее глазах все еще плещутся нездешние закаты. Уважая момент переживания одноклассницы, которая порядочного мужика видела только на картинке, Серафимовна промолчала. Валюха одними губами произнесла:
- Спасибо.
Утром Иван Ильич крякал и сокрушенно вертел головой.
- Уф-ф! Нехорошо-то как вышло! - рычал он себе под нос. - Как же так? А что я мог?
Он старался не глядеть на невестку, дулся, а она, что-то напевая, весело готовила завтрак и вела себя так непринужденно, как будто сама провела с ним бурную ночь. И проявила за столом насмешливую внимательность, вгоняя старика в краску. И вдруг неожиданно поцеловала его.