Архисовместителем был Дандас, занимавший сразу три государственных поста. Благоволивший к Дандасу Питт изобрел специально для него третью министерскую должность, по поводу чего Шеридан, выступая в 1795 году, заметил: «У нас, разумеется, имелось поистине джентльменское правительство, а г-н министр Дандас был трижды джентльмен в сравнении с остальными членами кабинета, так как занимал в нем три места».
Впрочем, сам Питт, так же как Фокс, Грей и Шеридан, был совершенно неподкупен. Подобно своему отцу, он гордо презирал материальную выгоду. Так, он отверг предложенные городскими властями 10 тысяч фунтов в год и не принял подарок европейских властителей в размере 100 тысяч фунтов стерлингов; картины, присланные ему в дар иностранными монархами, разворовывались бесчестными слугами или покрывались плесенью в подвалах таможни. После того как Питт отказался стать у кормила власти в марте 1783 года, Дженкинсон, он же лорд Ливерпул, заявил, что благородство и принципиальность Питта «совершенно несовместимы с нравами, обычаями и наклонностями тех, через чье посредство только и можно управлять нашей страной». Несмотря на то, что Питт отменил многие синекуры, он был вынужден сплачивать ряды своей партии с помощью системы косвенного подкупа.
В открытую продавались и покупались дворянские звания. Бойкая торговля титулами началась еще при Якове I, но во времена Шеридана она приняла бесстыдный, разнузданный характер и велась в колоссальном масштабе. За первые тринадцать лет своего правления Питт пополнил палату лордов восемьюдесятью тремя новоиспеченными пэрами. За всю же свою жизнь он ухитрился пожаловать званием пэра ни много ни мало сто сорок человек. К моменту, когда он выпустил из рук бразды правления, чуть ли не половина всех пэров, заседавших в палате лордов, были его ставленниками. Питт создавал плебейскую аристократию, возводя в звание пэра безвестных сквайров и богатых скотопромышленников. Он вылавливал их в коридорах банкирских домов Ломбард-стрит или вытаскивал из недр бухгалтерий Корнхилла — рынка зерна. Одного такого толстосума- скотопромышленника рекомендовали как человека достойного носить титул баронета, однако Питт, которому представили этого кандидата, пришел в ужас от чудовищного диалекта будущего баронета и в титуле ему отказал.
В передней министров толпились всевозможные ходатаи и просители. «Да ведь это же, любезная, — говорит торговец теплыми местечками Надменный Джек[7], — не больше как простой обмен. Мы каждый день оказываем друг другу услуги и поважнее... Вот предположим, сударыня, что вы — первый лорд казначейства; у вас есть должностишка, нужная мне, а у меня имеется местечко, нужное вам; ну и рука руку моет, оба мы — стороны заинтересованные, сказали друг другу пару слов — и дело с концом».
И не без основания за сорок лет до этого Свифт начертил на окне вестибюля дома лорда Картрета следующее двустишие:
Что же касается награждения орденами, то злобный отступник Филипп Фрэнсис получил-таки орден Бани, а Шеридану так и не повесили на грудь это украшение, которое, по его словам, «втершиеся в милость пэры носят круглый год, а трубочисты — только первого мая».
То был век надменности и высокомерия, век кастовой замкнутости, когда все общество сводилось к каким-нибудь трем сотням лиц, а численность кабинета (вплоть до 1801 года) — к семи министрам. Престарелая леди Олбемарль однажды заявила джентльмену, общаться с которым считала ниже своего достоинства: «Вам наболтали, будто я злословила на ваш счет, но это неправда, потому что я никогда не взяла бы на себя труд говорить о вас; однако если бы я все же удостоила вашу персону каким-нибудь замечанием, я сказала бы, что в будни вы похожи на прохиндея, а по воскресеньям — на аптекаря». Даже Джорджиана, герцогиня Девонширская, которая, познакомившись с Шериданами, была совершенно очарована ими, колебалась, не зная, прилично ли будет пригласить к себе певицу и сына актера.
Вот анекдот, метко характеризующий ту эпоху. Дама, завидев в реке утопающего, умоляет сопровождающего ее денди, прекрасного пловца, спасти бедняге жизнь. Ее кавалер с флегматичным видом (это было непременным требованием хорошего тона) подносит лорнет к глазам, внимательно вглядывается в лицо несчастного тонущего, чья голова в последний раз показалась над водой, и спокойно отвечает: «Но это невозможно, сударыня. Меня не представили этому джентльмену».