Дневник Шеридана отражает чередование проблесков надежды с приступами страха, ужаса и отчаяния. Сегодня его поднимают в четыре часа ночи и зовут к одру больной, у которой начались сильные боли в боку. Назавтра ей пускают кровь и ставят шпанскую мушку. «Невозможно описать, — горько жалуется он, — как ужасно для меня одиночество в ночи». То вдруг начинает казаться, что силы возвращаются к ней, то они продолжают убывать. Все больше отдаляется она от земных интересов. «После рождения ребенка все ее помыслы обратились к религии; она размышляет, говорит и читает почти исключительно о божественном; я не перестаю изумляться ее спокойствию и силе духа. Все житейские заботы ее больше не занимают... Вчера вечером она попросила, чтобы ее усадили за фортепьяно. От бедняжки одна тень осталась; она взяла несколько аккордов, глаза ее наполнились слезами, и слезинки закапали на ее исхудалые руки. Душа ее поселилась уже на небесах, бренная же плоть тает и тает, и я напрасно пытаюсь заставить себя поверить в то, в чем, по-видимому, убеждена она: что не все обречено гибели. Поэтому я думаю послать за сыном, тем более что и она хочет его видеть».
Сестра Кристиана однажды позволила себе намекнуть на то, как предосудительно вела себя миссис Шеридан с лордом Эдуардом в прошлом. Это вызывает у Шеридана пароксизм горестных угрызений совести. «О, не говорите ни слова об этом, — воскликнул он. — Она настоящий ангел. Это я во всем виноват. Я был ее злым гением».
«Ангел» помирился со «злым гением»; однако доверять мужу миссис Шеридан больше не может и поручает свою новорожденную дочь заботам дорогой, дорогой миссис Кэннинг. Его же она просит поставить свою подпись под несколькими строчками, написанными ее рукой: «Настоящим я торжественно обещаю моей милой Бетси никогда и ни под каким видом не мешать миссис К. растить и воспитывать моего бедного ребенка. Я не могу написать всего, что хотела бы, но он прочтет это у меня в сердце. Поклянись, иначе я не смогу умереть спокойно...»
За несколько недель до смерти миссис Шеридан причащается. Своей крестнице Элизе Кэннинг она оставляет в наследство часы, брелок и несколько ювелирных вещиц; Джейн Линли — жемчуг. Служанке она завещает большую часть своего гардероба, специально оговорив, что ее мать не должна вмешиваться. «Медальон в виде часов, содержащий портрет моего дорогого мужа», она оставляет «моей дорогой и любимой подруге миссис Кэннинг»; ей же она дарит и свой портрет, который надлежит заказать любому художнику, за исключением Косуэя, а также кольцо. Миссис Шеридан выражает далее желание, чтобы «миниатюрный портрет моей милой Мэри» был вынут из оправы и «соединен с моим портретом, а локон ее волос — с моим локоном, ибо я надеюсь, что миссис Тикелл позволит моей горячо любимой Бетти носить этот медальон в память о двух своих несчастных матерях». Своей собственной матери она оставляет «новый черный плащ, который будет укрывать ее в зимнюю непогоду». Она раздаривает все остальные свои украшения и безделушки, завещает 25 фунтов стерлингов дворецкому Шеридана — Джорджу Эдуардсу и служанке. «Остаются еще некоторые частности, — пишет она в заключение, — которые я передала на словах миссис Кэннинг. Надеюсь, и эти распоряжения будут сочтены выражением моего искреннего желания... а сейчас у меня нет сил продолжать».
Приезжает их сын, общий любимец. В один из дней, когда миссис Шеридан чувствует себя получше, ее навещают приехавшие из Бата Линли, после чего возвращаются в Бат. Но 27 июня 1792 года в состоянии больной происходит резкая перемена к худшему. Она больше не может подниматься с постели. Шеридан снова вызывает ее родных. Поочередно приглашают их к постели больной, и каждому она дает какой-нибудь добрый совет, старается всех приободрить и утешить. Потом Линли уходят в надежде вновь повидать ее назавтра вечером, но увидеться с ней им больше не суждено. Шеридан и миссис Кэннинг всю ночь не отходят от кровати больной. Около четырех часов пополуночи они замечают тревожные симптомы и посылают за врачом. Миссис Шеридан говорит ему: «Если вы можете помочь мне, делайте это скорее; если нет, то не заставляйте меня мучаться — дайте мне настойку опия». «В таком случае, — отвечает врач, — я дам вам опия». Но, прежде чем принять опий, она просит, чтобы к ней привели Тома и Бетти Тикелл. Тяжело и трогательно это последнее прощание. Шеридан стоит на коленях у изголовья, пока бьется сердце умирающей. Потом он отходит. Смерть наступила в пять часов утра. До самого своего последнего вздоха миссис Шеридан сохраняла душевное спокойствие и ясное сознание.