Но вскоре Шеридана ждет еще одно огорчительное потрясение. Немезида, богиня возмездия, давно подстерегает его и принимает обличье Уитбреда, чтобы нанести ему удар. Уитбред — человек добрый и всеми уважаемый, хотя и несколько эксцентричный. Так, например, он исповедует убеждение, что парламент должен в законодательном порядке устанавливать прожиточный минимум. Однако в деловых вопросах он крут и непреклонен. Шеридан надавал ему на первых порах кучу обещаний, которыми он раньше так успешно заменял всякое дело, и теперь вдруг обнаруживает, что Уитбред неумолимо требует их выполнения. Для Шеридана все это так неожиданно и ново, что он теряется, и ему впервые в жизни изменяет его находчивость.
Когда Уитбред обещал свою помощь, Шеридан преисполнился к нему таким чувством благодарности, что без колебания согласился на все его условия, причем сделал это в письменной форме. А условия таковы. Он, Шеридан, не должен иметь никакого отношения, никакого касательства к новому предприятию. Далее, Шеридан отказывается — причем условие это предложил он сам — от права на получение любых платежей до того, как средства, собранные по подписке, будут употреблены на строительство театра. В довершение всего Шеридан уполномочивает Уитбреда удовлетворять денежные требования его, Шеридана, кредиторов прежде, чем его собственные. Безжалостный и прозаичный Уитбред неукоснительно придерживается буквы этих соглашений. Когда Шеридан предлагает советы относительно нового театра, ему говорят, что он не имеет права
вмешиваться, и настоятельно просят его держаться в стороне — «тогда все будет в полном порядке». Он ушам своим не верит, слыша подобные речи, и никак не может убедить себя в том, что Уитбред поступает законно и справедливо, отказывая ему в просьбах о немедленной выплате денег «из причитающейся мне, по общему признанию, крупной суммы (только из-за того, что я подписал, не читая, какую-то бумагу, которую Вы приставили к моей груди, как заряженный пистолет...»).
В конце концов Шеридан получает свой пай — 28 тысяч фунтов облигациями (ввиду отсутствия наличных), но его решительно отстраняют от театральных дел. Это изгнание из театра больно ранит Шеридана. «Какие бы ни были у меня основания жаловаться на Шеридана, как бы ни винила я его в том, что он лишил меня покоя и счастья, — пишет Эстер лорду Холланду, — я не могу, видя его столь глубоко уязвленным, не ощутить всей силы моего к нему расположения... В вопросе вчерашних дебатов я всей душой, всем сердцем на стороне Шеридана».
В конце 1810 года умирает любимая дочь короля, принцесса Амелия, и от горя у старика непоправимо помрачается рассудок. Он начинает толковать о лютеранстве, о его превосходстве над англиканской церковью и доходит до пламенных панегириков этому вероисповеданию, не упоминая, впрочем, о подлинной причине такого предпочтения — допущении лютеранством морганатических браков. То ему кажется, что он заперт среди прочих допотопных тварей в Ноевом ковчеге, то он вообразит, что наделен сверхъестественными силами — тогда он, осердясь на кого-нибудь из своих служителей, топает ногой и грозится отправить его в преисподнюю. Зайдя в комнату больного в один из периодов просветления, королева застает его поющим псалмы и аккомпанирующим самому себе на клавесине. Кончив петь, он становится на колени и молится вслух за свою супругу, за всю свою семью, за свою страну и, наконец, за себя, прося господа отвратить постигшую его тяжкую беду или послать ему терпения в несчастье. Не в силах сдержать нахлынувшие чувства, он заливается слезами. С этого момента рассудок окончательно покидает его.
Лишившийся ума король находит большое утешение в религии. Так, однажды он заявляет: «Хотя я лишился зрения и живу в заточении, оторванный от общества и от моей возлюбленной семьи, я все еще могу обращаться к моему отцу небесному» — и с этими словами приобщается святых даров. Несчастлив он бывает лишь тогда, когда ему не подают к обеду любимые его кушанья: холодную баранину с салатом, яйца ржанки, тушеный горох и пирог с вишнями. Король пугается (это он-то, кто, будучи в здравом уме, не ведал страха), когда его предлагают побрить. «Если эта процедура необходима, — говорит он, — то я должен буду вызвать стражу с алебардами».
Король любит бродить по коридорам — то тут, то там проплывает фигура старца с длинной седой бородой, в шелковом халате и отороченном горностаем ночном колпаке, ведущего воображаемые беседы с давно умершими министрами.