Подобное заявление столь же смело, сколь и неблагоразумно. Лорда Гренвилла подводит его страсть к бумаге и чернилам. Она берет верх над всеми прочими соображениями. Принц показывает письмо Шеридану, и тот, раздосадованный всей этой историей, едко высмеивает обвинение в том, будто бы он неправомерно оказывал влияние на принца, и заявляет, что он с начала до конца действовал по поручению принца и что составленный им краткий ответ имел целью примирить мнения спорящих сторон. При этом он добавляет, что, пока Грей и Гренвилл не станут официально министрами, они не являются с формальной точки зрения ответственными лицами. Ссора кончается тем, что Георг, приведенный в ярость диктаторским тоном вигских лидеров и опасающийся, как бы Гренвилл не поднял вновь вопрос о католиках, оставляет у кормила власти Персевала. Шеридана считают главным виновником поражения вигов. Лорд Гренвилл никогда больше не встречается с Шериданом, а лорд Грей держится с ним при встречах крайне сухо.
11 мая 1812 года премьер-министр Персевал становится жертвой политического убийства. Кабинет ошеломлен и обескуражен его гибелью. Предпринятая было попытка укрепить состав кабинета кончается провалом. Ввиду невозможности достичь соглашения палата общин вмешивается в это дело и обращается к регенту с просьбой сформировать сильное и энергичное правительство. Регент призывает к себе Уэллесли и предлагает ему пост премьера, но Уэллесли вскоре обнаруживает, что Ливерпул со своими приверженцами-тори наотрез отказываются войти в кабинет, главой которого он собирается стать, тогда как Грей и Гренвилл согласны войти в его правительство лишь на таких условиях, которые для него неприемлемы. Вопрос о католиках и война на Пиренейском полуострове оказываются для него камнем преткновения. Главное же, регент не потерпит привлечения к участию в правительстве этих задир вигов, сторонников Гренвилла — это уж наверняка! Регент закатывает истерику за истерикой. Он то и дело плачет навзрыд, впадает в исступление, бьется в припадках, вселяя в окружающих опасение, что у него помутился разум. После Уэллесли он обращается с просьбой сформировать правительство к лорду Мойра — тот уклоняется. В запальчивости регент обзывает Грея и Гренвилла парой негодяев, но вскоре вступает с этими высокомерными вигами в переговоры и поручает им задачу формирования кабинета. Грей и Гренвилл соглашаются взять бразды правления только на условии отставки двора. Принц, поддерживаемый лордом Мойра и Шериданом, категорически отказывается удовлетворить это требование. Переговоры прерываются. Уэллесли тщетно пытается сформировать кабинет, и в этот критический момент вице-гофмейстер королевского двора лорд Ярмут уведомляет Шеридана о том, что двор подаст в отставку сразу после официального введения Грея и Гренвилла в должность. Конечно, это не то же самое, что заблаговременное увольнение двора принцем, и благородные лорды, возможно, сочли бы такое решение неприемлемым, но сообщение лорда Ярмута представляло бы для них несомненный интерес, и Шеридану следовало передать его. Шеридан этого не делает. Более того, уже после разговора с Ярмутом он заключает в присутствии Тайерни пари на пятьсот фунтов стерлингов, что двор не подаст в отставку. В конце концов регент закусывает удила и перестает считаться с кем бы то ни было. В результате к власти приходят тори во главе с Ливерпулом, а виги остаются не у дел вплоть до времени принятия билля о реформе парламента.
Едва только Ливерпул вступает в должность премьер-министра, как выходит наружу правда о поступке Шеридана, утаившего важную информацию. Со всех сторон на него сыплются упреки и обвинения. Поговаривают даже, будто Ярмут просил его сообщить о решении двора самому Понсонби, неофициальному лидеру оппозиции. Шеридан энергично отрицает это. Что бы там ни было, он поступил по отношению к вигам весьма нелояльно, даже если и не совершил предательства. Самое же неблаговидное в этой истории — пари.
Шеридану приходится давать объяснения по этому весьма неприятному вопросу перед палатой общин. Пытаясь оправдаться, он почти не касается подлинного существа дела. Так, 17 июня 1812 года он красноречиво говорит о принце-регенте, отводя от себя обвинение в подобострастии и отвергая «эти вздорные домыслы о тайном влиянии». Затем он уклоняется в сторону — затрагивает проблему католиков-ирландцев, подходит к вопросу о королевском дворе, но вдруг запинается и страдальчески проводит рукой по лбу. Члены палаты предлагают ему сесть. Он садится, выпивает воды и пытается продолжить свое выступление, но смолкает, охваченный непреодолимой слабостью. 19 июня, почувствовав себя лучше, он выступает вновь и говорит о пари в легкомысленном, почти игривом тоне, но тем не менее четко определяет свою позицию: «Мой достойный друг [Тайерни] сказал мне: «Говорят, двор собирается подать в отставку». Я ответил, что не верю этому. Спрашивается, почему я не поверил?.. Мне было известно, что отставка зависит от одного условия, исполнение которого представлялось в момент заключения пари менее вероятным, чем когда бы то ни было». Тут он снова взбирается на своего конька — говорит об уравнении в правах католиков, а в заключение подчеркивает свое политическое бескорыстие.