Ветеран Свифт был многим обязан человеку, который освежал его познания в области древних языков и литературы, дружески утешал его, когда на него находили приступы черной меланхолии, и напоминал ему — опрометчиво согласившись делать это — о его скупости, что дало язвительным насмешникам повод утверждать, будто Шеридан играет при Свифте ту же роль, которую играл Жиль Блаз при архиепископе Гранадском. Бродягой вроде Жиля Блаза он и был, любителем побездельничать и приложиться к бутылочке, у которого никогда не было настоящего дома.
Шеридан скитался из школы в школу, из прихода в приход, вечная жертва своих собственных причуд и «коварства» друзей, переманивающих у него учеников (многих из которых он учил бесплатно) и злоупотребляющих его гостеприимством. Однажды его назначили было на должность священника при вице-короле Ирландии, но тут же и отрешили от этой должности, притом не без причины. Удостоившись чести произнести в Корке проповедь по случаю празднования годовщины со дня восшествия на престол Брауншвейгской династии (1 августа), он избрал в качестве темы своей проповеди библейский текст: «...довольно для каждого дня своей заботы»[12], после чего ему пришлось поставить крест на своей карьере священника. Свифт мягко упрекал его: «Вы явно не наделены таким талантом, как избыток такта, иначе вы остереглись бы этого текста, как мореплаватель — скалы», ибо, повторяя слова Дон Кихота, обращенные к Санчо, «с какой стати было говорить о веревке в семье повешенного?».
Томас Шеридан лишился кормушки, и для него навсегда закрылись все пути к повышению. Но невзгоды не повергли его в уныние. Он оставался все тем же каламбуристом, шутником, скрипачом и балагуром. Ребусы, анаграммы и мадригалы сыпались из него, как из рога изобилия. Его перо и смычок не знали покоя. Вступая в жизнь, он зарабатывал 1200 фунтов стерлингов в год; закончив свой жизненный путь, он оставил после себя больше детей, чем банкнот.
Сущей погибелью оказалась для Шеридана родня. Его жена, уроженка Ольстера Элизабет Макфэдден, сварливая фурия, которую супруг ласково именовал «Понси», а Свифт называл «Ксантиппой, самой большой стервой в Европе», «грязнейшей из нерях, ленивой, нерадивой, расточительной, злобной, завистливой и подозрительной бабой», поселила в доме мужа целую ораву бедных родственников во главе со своей матерью; ненасытные родственники вскоре проели все ее приданое, дававшее 500 фунтов в год, проели и еще столько же. Понси экономила на содержании учеников мужа и расточала его состояние. Собственные дальние родственники довершали разорение Шеридана, который как-то раз признался Свифту, что его полностью «обесшериданили». Но он по-прежнему со смехом гнал от себя заботы, сочиняя мадригалы, или же топил эти заботы в круговой чаше.
«Бывало, пригласит он к обеду, — рассказывал о своем друге Свифт, — человек шесть, а то и больше, гостей, все людей из общества, а сам забудет о приглашении и в назначенный день исчезнет из дому. Когда же ему пеняют на это, он только радуется, полагая, что такая рассеянность аттестует его как человека гениального и ученого».
При всем том Свифт и Стелла доверяли своему любимцу, «второму Соломону», больше, чем кому бы то ни было. Невзирая на сварливую супругу Шеридана, именно в его уединенном поместье Килка Свифт жил месяцами, создавая свои «Путешествия Гулливера». В 1726 году, думая, что Стелла умирает, именно Шеридану излил Свифт свою сердечную скорбь в одной горькой фразе: «Кажется, прекраснейшая в мире душа рассталась со своим телом». А год спустя, когда Стелле оставалось жить месяц-другой, тому же Шеридану адресовал Свифт снова: «Последний акт жизни — всегда трагедия, если не хуже». Перед самой своей смертью Стелла поручила заботам Шеридана личную переписку Свифта, и он воспрепятствовал немедленному ее опубликованию. Стелла любила Шеридана больше, чем остальных друзей Свифта, и назначила его одним из своих душеприказчиков. Несмотря на полное расстройство своего состояния, Шеридан отверг предложение Стеллы включить его в число своих наследников, подобно тому как за несколько лет до этого он отклонил предложение Свифта назначить его директором школы в Арме. «Заговорить в его присутствии о том, сколь беззаботен он во всем, что касается его материального интереса и состояния, значит сделать ему самый большой комплимент», — утверждал Свифт.