Леди Данкеннон кружит головы сразу четырем мужчинам; они поют ей дифирамбы, всюду сопровождают ее и ухаживают за ней en toutes formes[29]. В голове у нее ветер, но сердце доброе, отзывчивое. Она умеет любить и ради тех, кого любит, готова взяться за любое дело, пусть даже в большинстве случаев ее постигает неудача.
Сестры, графиня и герцогиня, делят друг с другом все радости и горести; поделили они и Шеридана. Он желанный гость в доме герцогов Девонширских, этом излюбленном месте встреч модных остроумцев и светских красавиц, где политику облекают в самые привлекательные наряды и возводят на трон, подобно тому как эпикурейцы возводили на трон Добродетель, предоставляя молиться и наслаждаться служанкам.
С Шериданами, этой блистательной парой, заводят дружбу не только бесподобные сестры, но также леди Лукен, леди Корк, семейства Ковентри и Харрингтонов. Музыка, остроумие и блеск таланта скрепляют этот союз. Однако расположение титулованных особ не помогает снискать расположение мясника и молочницы, и Шеридан работает, чтобы гнездышко, которое супруги свили себе на Орчард-стрит, не знало нужды.
Вскоре появился и дополнительный стимул трудиться не покладая рук: родился первенец, которого назвали Томом. Младенец в девятимесячном возрасте поражает «буквально всех своей живостью, музыкальной и поэтической одаренностью, а также светлым умом»; этот чудо-ребенок так быстро развивается, что «восходящее утром солнце — и это ясно видно всякому — изумляется, как он подрос за ночь».
На первых порах Шеридан занимается сочинением эссе, обзоров, рецензий. Он хорошо владеет критической дубинкой: у писаки имярек «нет ни одной своей мысли», а заимствованные мысли «банальны»; его манера письма «детски незрела». Он подвергает резкой критике «Письма» лорда Честерфилда и дает отповедь доктору Джонсону, выступившему в своей статье «Налогообложение не есть тирания» с защитой верховной власти монарха от притязаний американских колоний. Шеридан обзывает дородного доктора «политиканом, живущим на подачки, который обязан расплачиваться за милости жалкой ценой ежегодного памфлета... Людям не свойственно глубоко обдумывать предмет, если они не свободны в выборе мнения. Они страшатся столкнуться с препятствиями, способными пошатнуть их веру (как это случается в религии), и посему довольствуются поверхностным рассмотрением предмета». По счастью, это эссе осталось ненапечатанным.
Шеридан пишет черновой набросок «Драма дьяволов» и сочиняет лирическую оду «Постный день», в которой высмеивает только что объявленный священный пост. «Ваше величество, — обращается он к королю во вступлении, — малодушные и несведущие, возможно, сказали бы, что делать посвящение монарху, не испросив заранее позволения на это, значит поступать дерзко и нагло, но посвященным в придворные таинства Сент-Джеймса известно, что обращаться ко двору с обоснованной просьбой значит, по существу, напрашиваться на отказ. Простой человек и верноподданный короля, не заручившийся в силу своей прямоты и преданности необходимыми рекомендациями, вынужден доложить о себе сам и высказать своему монарху правду, которую его придворные, ложно именуемые его друзьями, не открывают ему — то ли по своей невежественности, то ли по недостатку честности. Эта правда, Ваше величество, известна любому школьнику, знакомому с азами политики, и состоит просто-напросто в том, что американская война, несправедливая и безрассудная, неминуемо закончится непоправимым позором или же полным крахом».
Шеридан увлекается утопическими идеями. Он посылает в типографию книгу, издание которой, по его мнению, «создаст ему репутацию, даже если не приведет ни к каким практическим результатам». Эта книжица, носящая название «Храм науки» и посвященная королеве Шарлотте, представляет собой химерический очерк о женском образовании. Однако королева неодобрительно отзывается о произведении, насквозь проникнутом революционными французскими идеями. Шеридан ратует за создание академии по образцу академии мадам де Мэнтнон в Сен-Сире и предполагает, что королева предоставит для этой цели Хэмптон-Корт или какой-нибудь другой дворец. Она станет почетным ректором этого женского университета, а первые леди страны — его проректорами. Автор отстаивает принцип равенства. «Ученицы должны быть распределены по классам в соответствии с их возрастом, а не степенью знатности. Преподавателями, за исключением учителей иностранных языков, должны быть женщины. Латынь и греческий преподаваться не будут: печать педантичности на челе [со всей серьезностью замечает двадцатитрехлетний автор] стирает румянец застенчивости. Зато будет преподаваться практическая сторона наук. Изучая историю, они узнают, что человеку ведомы помимо любви и иные страсти».