Коалиция с самого начала не пользовалась популярностью. Против нее была страна, против нее был монарх. С лица Питта не сходила горькая усмешка. Когда Фокс целовал королю руки, тот повернулся к нему спиной, очень напоминая в этот момент пугливую лошадь на скачках, которая вот-вот сбросит с себя седока.
И вот коалиция, осыпая щедрыми милостями как радикалов, так и реакционеров, поспешила взять бразды правления в свои руки. Это было не правительство, а уродливое детище тайных интриг. Оно не было порождено ни общим делом, ни необходимостью. То был союз талантов, а не союз принципов. С точки зрения нации, коалиция являлась мошенническим сговором, с точки зрения монарха, — чудовищем.
Под прикрытием коалиции тайно сложился еще один союз, который поставил правительство Норта—Фокса на грань краха. Речь идет о секретном пакте между «фокситами» (вигами-экстремистами) и молодым принцем Уэльским, которому назначают годовое содержание.
Этот злополучный альянс связал партию прогресса с сумасбродным и распутным наследником престола.
Георг, принц Уэльский, был тогда шумливым, легкомысленным молодым человеком, всецело предававшимся погоне за удовольствиями. Он был своеволен, распущен, расточителен. Если его отец являл собой образец благоприличия и супружеской верности, то он, напротив, прославился крайним беспутством. Его любовные связи стали притчей во языцех. Помимо пяти его более или менее «исторических» романов (с Утратой Робинсон, миссис Фицгерберт, леди Джерси, леди Хертфорд и леди Кэнинхем) называли имена еще одиннадцати его любовниц. Кроме того, у него были еще две любовницы, чьи имена до нас не дошли, и многочисленные короткие интрижки.
Список своих побед он открыл, соблазнив фрейлину своей матери. Ее величество, полная подозрений, обратилась к сыну со следующими словами: «Что ни говори, жизнь фрейлины, в общем-то, чрезвычайно однообразна».
«Совершенно согласен с вашим величеством, — отвечал принц. — Должно быть, жить так — смертная скука; ну, что может быть более удручающим, чем непременное участие в церемониальной процессии через приемный зал в гостиную; предписание этикета ни с кем не заговаривать первой; обязанность занимать время от времени место в королевской карете вместе с пятью другими дамами в широких кринолинах, по крайней мере дважды в год шить себе новый придворный наряд да высиживать долгие часы в боковой ложе во время королевских представлений, нагоняя своей церемонностью зевоту на соседей?»
«Скажи мне, Джордж, может, фрейлина делает не только все это, но и кое-что еще?» — спросила королева со значением.
«Ну конечно, — откликнулся принц, — она бесплатно посещает спектакли, концерты, оратории; бесплатно лечится у придворных врачей и бесплатно получает у аптекарей лекарства».
«Но ты забыл упомянуть еще кое-какие ее действия, весьма существенные», — сказала королева.
«Вполне возможно, — заявил принц, — действия фрейлины никогда не являлись предметом моего образования».
«Ну что ж, тогда я тебе напомню, — продолжала королева, — тем более что ты познакомился с этими действиями совсем недавно. Ты правильно сказал, что фрейлина ходит на спектакли, концерты и оратории бесплатно, но ты забыл добавить, что она к тому же ходит на свидания при луне с молодыми принцами — интересно, это тоже бесплатно?»
Принц свободно говорил по-французски, по-итальянски и по-немецки, хорошо знал классиков и питал любовь — показную — к искусству и литературе. Вкус у него был не вполне безупречен: слишком уж тяготел принц к цветистому и кричащему. Но если учесть, что у его отца вкуса не было вовсе, он выигрывал от сравнения с королем, и его вкус почитали за эталон. Он любил развлечения на открытом воздухе и прекрасно сидел в седле. Он метко стрелял, превосходно фехтовал, а при случае умело пускал в ход кулаки. Ему нельзя было отказать в храбрости — он смело глядел в лицо смерти. «Вот она, смерть, дружок», — приговаривал он, находясь на краю гибели. С другой стороны, ему было непереносимо все, что препятствовало исполнению его капризов. Вдобавок к тому он лгал на каждом шагу, оправдываясь тем, что так уж его воспитали. «Вы знаете, я неправдив, — заявил он однажды, — и братья мои — тоже лжецы. Дело в том, что королева с раннего детства приучала нас говорить двусмысленно».
Для лондонского общества, по горло сытого скукой, царившей при дворе первых трех Георгов, этот юный принц, рожденный на английской земле, воспитанный в Англии и говоривший по-английски без вестфальского акцента, стал принцем-душкой. Принц Уэльский был и впрямь восхитителен: высокий, хорошо сложенный, с красивым мужественным лицом, он уступал по красоте разве что герцогу Йоркскому, которого называли новым Аполлоном. И даже много-много лет спустя, в 1829 году, мадам дю Кайля, фаворитка Людовика XVIII, была поражена красивыми чертами его лица, его «belles jambes et sa perruque bien arrangee — ses belles manieres»[45]. Менуэт он танцевал лучше всех своих сверстников. Ему завидовали все щеголи. Все красавицы хотели бы иметь такую очаровательную улыбку, как у него, а его поклон был, несомненно, самым царственным поклоном во всей Европе.