Мистер Логан, автор мастерской защиты Хейстингса, явился в тот день в палату общин, предрасположенный в пользу обвиняемого и предубежденный против обвинителей. По истечении первого часа выступления Шеридана мистер Логан заметил сидящему рядом другу: «Все это сплошное витийство, утверждения без доказательств». Еще через час он заговорил по-иному: «Какая замечательная речь!» На исходе третьего часа он воскликнул: «Действиям Хейстингса нет никакого оправдания!» Еще час спустя он уже кипел: «Поистине Хейстингс — ужаснейший преступник!» И под конец он с чувством провозгласил: «Из всех чудовищ беззакония Уоррен Хейстингс — самое страшное».
Потрясенные парламентарии, боясь самих себя, не решаются предпринять какие бы то ни было практические шаги, пока они немного не поостынут. На какое-то время обсуждение всех прочих вопросов становится немыслимым. Никто не может говорить ни о чем другом, кроме как о речи Шеридана в защиту княгини Ауда.
Шеридан не жалеет красок: Ганг, Джамна, визири, бегумы, евнухи, раджи, зенаны[65], гаремы — вся эта экзотика значительно усиливает общий эффект. Его речи тенденциозны, пристрастны, его обличения преувеличенны. Но они будоражат и поражают национальное воображение.
(В напечатанном виде выступления Шеридана не в состоянии передать первоначального впечатления от них: ведь личное обаяние оратора играло тут не последнюю роль. «Сверкающие глаза, выразительное лицо, завораживающий голос — ничего этого нет. Остаются лишь холодные печатные знаки».)
«По велению моей совести я заявляю, что система, которой придерживался мистер Хейстингс при управлении Индией, представляла собой нескончаемую череду актов беспримерной жестокости, угнетения и грабежа. Его действия были прямой противоположностью тому, что предписывали ему делать парламент и Ост-Индская компания; комитет палаты общин неоднократно порицал его принципы. Но мистер Хейстингс говорит теперь нам: «Не ворошите прошлого, не пытайтесь взвесить тяжесть моих былых преступлений. Выслушайте мои собственные оправдания. Я докажу, что каждый случай казнокрадства, грабежа и убийства, приписываемый моим мерам, объясняется недоброжелательством моих врагов...» Бедный, несчастный джентльмен! Оказывается, ему не дают покоя муки оскорбленной невинности! Право же, из всех людей один только безупречный мистер Хейстингс отважился бы, представ перед судом этой палаты, апеллировать к собственной невиновности.
Бесспорно, в свойствах его характера или в его способностях есть нечто такое, благодаря чему он в течение ряда лет оказывал сильнейшее влияние... Но для того чтобы выяснить истину, следует разобраться в том, что же представляет собой это «нечто». В чем выражается подлинное величие, как не в свершении великих дел с благими помыслами; в достижении высоких целей наилучшими методами, в умении сделать максимум добра самыми чистыми средствами? Но сплошь и рядом подлинное величие путают с лжевеличием. Такое лжевеличие включает в себя дерзостность намерений, твердость характера, смелую предприимчивость и полное пренебрежение к очевидным различиям между справедливым и несправедливым. Деятель, лишенный принципов или придерживающийся худших из принципов, может ревностно и с успехом проводить в жизнь смелую и разорительную меру, преследующую дурные цели. Но даже этот безнравственный и предосудительный образ действий требует определенной предусмотрительности, хотя и употребляемой во зло, а также мудрости, хотя и извращенной. Я смею утверждать, не боясь быть оспоренным, что как государственный муж мистер Хейстингс не имеет ни малейшего основания претендовать на величие того или иного рода. В принятых им мерах и во всей его личности нет, как мы видим, ничего основательного и дальновидного, ничего благородного и величественного, ничего открытого, прямого, великодушного, мужественного и незаурядного. Все в нем порочно, бесчестно, низко и неискренне. Всякий раз, когда он становится перед выбором целей или средств их достижения, он инстинктивно избирает самые дурные. Его линия поведения — сплошное отклонение от прямых норм морали. Если в его более чем десятилетнем управлении и есть какой-то признак системы, то это заведомый отказ от всякой системы.