Почти десять лет начиная с 1893 года Конан Дойл не писал рассказов про Шерлока Холмса, но в 1902 году вернулся к нему в повести «Собака Баскервилей», описывающей якобы упущенное из виду дело, произошедшее более чем за десять лет до его «смерти»; а потом по-настоящему воскресил своего детектива в «Пустом доме», в котором выясняется, что Холмс выжил после встречи с Мориарти.
Этот рассказ, впервые опубликованный в конце 1903 года, ознаменовал новый виток писательской активности, продлившийся до 1914 года. «Долина ужаса» и все, кроме последнего, рассказы в сборнике «Его прощальный поклон» были завершены незадолго до начала Первой мировой войны. Но действие «Пустого дома» разворачивается в 1894 году, что означало постепенное расширение разрыва между внутрирассказным временем и временем написания, в будущем он станет только сильнее, когда Конан Дойл решит отправить Холмса на пенсию в конце 1903 года (по сюжетному времени), в том самом году, когда сам вернулся (в реальности) к своему герою (через год после того, как Холмс откажется принимать рыцарство, его получит Конан Дойл). Но хотя Холмс оставался фигурой поздневикторианской эпохи, живущей в поздневикторианском Лондоне, Конан Дойл всё больше писал о нём с эдвардианской точки зрения. В «Убийстве в Эбби-Грейндж» и «Дьяволовой ноге» он вторгается в сферу современных проблем в связи с потребностью нового закона о разводе. Однако происходящие в 1890-х годах «Второе пятно» и «Чертежи Брюса-Партингтона» отражают возросшую международную напряжённость XX века: «вся Европа» была «вооружённым лагерем». Так же в «Шести Наполеонах», «Пенсне в золотой оправе», «В Сиреневой сторожке» и «Алом кольце» разбираются страхи, касающиеся иностранных нигилистов, анархистов и революционеров, что являлось скорее эдвардианской, а не поздневикторианской проблемой (которая рассматривалась и Джозефом Конрадом, опубликовавшим в 1907 году политический роман «Тайный агент»). В «Дьяволовой ноге», действие которой происходит в 1897 году, Холмс, находящийся на грани нервного срыва, отправляется подлечиться в Юго-Западную Англию; но его подавленное состояние может также быть отражением нарастающего ощущения кризиса, охватившего правящие классы Британии между 1910 и 1914 годами.
В то же время эдвардианский Лондон был совсем другим городом, нежели в 1880-х и 1890-х годах: он подвергся новым, беспрецедентным расширениям и преобразованиям. Большинство новых дорог и зданий, относящихся к «имперскому Лондону», были построены на протяжении десяти лет между тем, как Холмс ушёл на покой, и началом Первой мировой войны. Среди новых оживлённых улиц, проходящих через центр города, были Миллбэнк, идущая вдоль набережной Темзы к востоку от Вестминстерского дворца; Кингсвэй и Олдвич, проходящие через трущобы к югу от Блумсбери; и Мэлл, соединившая недавно построенный ансамбль парадной Арки Адмиралтейства, Монумент Виктории и видоизменённый фасад Букингемского дворца. Этот грандиозный путь, по которому двигались процессии, означал, что теперь Лондон мог соперничать с Веной и Парижем, Берлином и Санкт-Петербургом как место проведения королевских и государственных мероприятий. Повсюду в других местах центрального района города стали появляться новые здания в стиле «высокого эдвардианского барокко», включая Военное министерство и Казначейство на Уайтхолле; Центральный уголовный суд и штаб Управления Лондонского порта; роскошные универмаги как «Хэрродс», «Селфридж» и «Барберри»; шикарные отели, включая «Ритц», «Пиккадилли» и «Вальдорф»; «Лондонский Колизей» и театры на Шафтсбери-авеню; Методистский центральный зал и Королевский автомобильный клуб; начало положил Каунти-Холл, расположившийся к югу от Темзы и разместивший Совет Лондонского графства. Как справедливо отмечал Дж. М. Янг, эти изменения коренным образом повлияли на публичное лицо столицы в годы после того, как умерла королева Виктория, а Шерлок Холмс ушёл на покой. Действительно, они были настолько велики, что, когда Холмс и Ватсон намереваются — после их последней встречи в «Его прощальном поклоне» — совершить поездку из Хариджа в Лондон в 1914 году, они обнаруживают, что многие места неузнаваемы после их десятилетнего отсутствия.
Даже приблизившись к предместьям Лондона, Холмс и Ватсон отмечают множество озадачивающих изменений. Они проезжают через кольцо недавно появившихся пригородов, среди которых Актон, Барнс, Чингфорд, Голдерс-Грин, Мертон и Морден. Если бы они совершили сентиментальный визит в свою старую берлогу на Бейкер-стрит, то увидели бы обширный современный район многоквартирных домов, заполонивших Мэрилебон и область вокруг Мраморной арки, предлагающий совершенно другой, — не похожий на тот, что соблюдала миссис Хадсон, — стиль жизни. А если бы отправились в Скотланд-Ярд, то обнаружили бы основные нововведения в методах расследования, среди которых использование отпечатков пальцев и фотосъёмки.
Они также заметили бы, как революционировал лондонский транспорт: частично из-за появления электрических трамваев, частично из-за продления линий метро до новых, отдалённых окраин. Ещё более значительным стало стремительное исчезновение лошадей с лондонских улиц. В 1903 году насчитывалось 3623 конных автобуса и всего 13 автобусов с моторами, но к 1913 году осталось всего 142 конных автобуса, а автобусов с моторами стало 3522. Что касается кэбов, то в 1903 году по городу ездило более 11 000 двухколёсных экипажей и только одно такси с мотором, тогда как в 1913 году насчитывалось более чем 8000 такси с мотором и менее чем 2000 конных. Всё это очень сильно отличало эдвардианский Лондон от поздневикторианского. Он стал грандиознее, больше и технологичнее. Кроме того, это наводило на мысли, что Холмсу было бы невозможно действовать в другой городской среде, где газовое освещение и двуколки вытеснены электричеством и моторами, вот почему Конан Дойл отправил своего сыщика в отставку в 1903 году, а время действия рассказов никогда не выходило за рамки 1880-х, 1890-х и рубежа веков. Сам создатель Холмса всё больше и больше находил эдвардианский Лондон слишком изменившимся, чтобы самому испытывать к нему симпатию. В «Отравленном поясе», научно-популярной повести, опубликованной в 1913 году, он близко подошёл к тому, чтобы убить всё население «страшного, безмолвного города», окутав землю облаком отравленного эфира.
Первая мировая война уничтожила большую часть Британии конца XIX века. Она унесла жизни сына и брата Конан Дойла, и писатель открыто перешёл в спиритизм, который уже давно его привлекал. Это увлечение отнимало у него много сил и времени, а также вызывало немалые насмешки со стороны общественности. Большая часть написанного с тех пор была посвящена его представлениям о сверхъестественном, историй о Холмсе и Ватсоне становилось всё меньше, они были собраны в последнем сборнике под названием «Архив Шерлока Холмса». Однако несмотря на веру и доверчивость своего создателя, великий детектив был по-прежнему убеждён, что существует только один мир — реальный, а посему интеллект и скептицизм — единственно верные направляющие человеческого поведения, и в этих заключительных историях он осуждает человеческую тягу к искусственному продлению жизни, а также не приемлет самоубийство. К тому же поздние истории отличаются от ранних более явными описаниями телесных увечий и более откровенным обращением к интимным вопросам, начиная с «дневника распутства» барона Грюнера из «Сиятельного клиента», и заканчивая холмсовским признанием «заботливости и любви» по отношению к Ватсону в «Трёх Гарридебах». Также финальные рассказы были короче более ранних, часто предлагали «вспыхивающие проблески человеческого страдания и испорченности», и в них Холмс уже не тот сверхчеловек, которым был раньше: стало невозможным поддерживать мировой порядок и защищать национальную безопасность героическими усилиями лишь одного человека, хоть и блестящего. Так что последние истории пропитаны всеобъемлющим чувством обречённости и тоски. «Не такова ли жизнь, — спрашивает Холмс Ватсона в начале „Москательщика на покое“, — жалкая и никчёмная?» То было совсем иное разочарование, нежели бездеятельное уайльдовское томление 1880-х и 1890-х годов: ошеломлённое недоумение на лице послевоенного мира было скорее мрачным, чем смелым. Когда Холмс опасается, что «наш бедный мир» рискует стать «выгребной ямой», он, возможно, и повторяет ватсоновское описание Лондона из «Этюда в багровых тонах», но на сей раз не предлагает спасительной альтернативы.