– Вот именно, Уотсон! Впрочем, я рад обнаружить, что Эдинбург внес в этот сюжет немалую лепту.
– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Разве произошло что-то еще?
Холмс стал перебирать небольшую стопку газет, лежавших на полу рядом с камином, и наконец протянул одну из них мне:
– Подозрительная смерть, Уотсон. Хотя скорее всего ее причиной стал взрыв, вызванный утечкой газа, но нет ли и здесь подоплеки, которая могла бы меня заинтересовать?
– Автор этой статьи, Холмс, намекает, что полиция закрыла дело. Не намерены же вы вмешиваться?
– Ха! Нет, дружище. Я просто радуюсь тому, что Эдинбург, несмотря на весь свой показной лоск, живет той же напряженной жизнью, что и Лондон.
Я скосил глаза на Патрика и бросил газету обратно на пол:
– Да ладно вам, Холмс!
Мы еще немного поболтали об этом и других делах подобного рода, а когда к нам на время присоединилась Элизабет с детьми, перешли к более обыденным темам. Вскоре мы собрались и вышли из дому, так как Патрик и Элизабет хотели угостить нас отличным обедом в одном из своих любимых ресторанов. Я обнаружил, что общество моего кузена весьма приятно, и с радостью ухватился за возможность обсудить с коллегой медицинские вопросы. Разумеется, в Лондоне я мог поговорить на эти темы с Холмсом, но – хотя он высмеял бы меня, скажи я ему такое, – его любительские познания нельзя было сравнивать с опытом тех, кто изучал предмет профессионально. Я понимал, что Патрик не имеет недостатка в собратьях врачах, притом куда более именитых, чем я, с которыми можно обсудить злободневные вопросы, но верил, что мы оба довольны возможностью узнать друг друга получше в беседах на темы, представляющие для нас взаимный интерес. Оказалось, что Патрику присущи обаяние и необычайная принципиальность, а судя по его рассказам о проведенных операциях, он был искусным хирургом. В промежутках между разговорами об университетской жизни Элизабет заставляла Холмса живописать его лондонские расследования и наслаждалась историями о темных сторонах человеческой натуры. Рассказы о том, как сыщик промозглыми туманными ночами преследует свою добычу и загоняет ее в угол, точно амбарную крысу, чтобы в конце концов передать в руки полиции, заставляли ее испытывать одновременно ужас и любопытство.
Отобедав, мы взяли кэб и отправились в клуб «Морнингсайд Атенеум», на фортепьянный концерт молодой талантливой пианистки по имени Хелен Хоупкирк[7] с участием одного изумительного певца. Программа состояла из произведений Баха и Бетховена и нескольких пьес Шопена. Я был покорен ее исполнением, заметив, что Холмс тоже не остался к нему равнодушен: во время концерта глаза его были закрыты, на лице отражалось волнение. Я знал, что прославленный детектив, всецело преданный своему ремеслу, умеет ценить тех, кто в той же мере предан своему. Техника мисс Хоупкирк была близка к совершенству, не говоря уж об интуитивном постижении замысла композиторов.
Когда концерт закончился, Холмс пожелал подойти к исполнительнице, чтобы выразить ей свое восхищение, и Элизабет, также собиравшаяся поздравить обоих музыкантов, вместе с ним отправилась к сцене. Мы же с Патриком остались на своих местах и наблюдали за тем, как наши спутники прокладывают себе путь в толпе.
– Ты счастливый человек, Патрик, – заметил я, следя за ними взглядом. – Элизабет прекрасная женщина, и вам с нею наверняка хорошо живется в вашем уютном гнездышке.
Кузен задумчиво кивнул:
– Весьма справедливо, Джон, и я ни на что на свете не променяю свою теперешнюю жизнь. Мне кажется, что жена и дети придают ей главный смысл, а остальное мне дает работа. – Он повернулся и с любопытством посмотрел на меня: – Я удивлен, что ты до сих пор ничем не занят, Джон. Ты ведь вернулся уже довольно давно и вполне мог сыскать себе практику или даже поступить на службу в госпиталь.
– Что ж, – ответил я, – я и впрямь мог бы вернуться в медицину, но в настоящий момент и без того всем доволен. Раны мои постепенно заживают, хотя былого проворства я лишился. Однако, по некоторым причинам, я чувствую, что еще не вполне готов приступить к практике. Ведь ты меня понимаешь?
Он снова взглянул на сцену, избегая встречаться со мной взглядом.
– До известной степени – да. Но кроме того я знаю, Джон, что у мужчины должно быть какое-то дело, которому он может посвятить свою жизнь, а у тебя такого дела нет. Мне бы не хотелось, чтобы ты покатился по наклонной, как мой сегодняшний пациент, раздавленный этой жизнью. Ты опытный врач, и мне невыносимо видеть, как твой талант пропадает втуне. – Он мягко улыбнулся и положил свою руку на мою. – Прошу тебя, пойми: я забочусь лишь о твоем благополучии. Мне больше, чем кому-либо, ясно положение, в котором ты находишься, ибо сам я прошел тот же путь.