Первым же моим впечатлением от сего заведения была мысль, что его владелец пытается экономить на газе. Внутри горело так мало ламп, что, пока мои глаза не привыкли к сумраку, я с трудом мог разглядеть собственную ладонь перед глазами. И даже потом, слегка освоившись, я, чтобы добраться до стойки, был вынужден положиться на уникальную способность Холмса видеть в темноте и позволить ему вести меня под руку между столами и стульями. Это был зал с низким потолком, пропахший пивом и опилками и набитый до отказа даже в столь поздний час. Атмосфера заведения представляла собой смешение голосов на множестве языков — одни звенели от веселья, другие пронизывало раздражение, остальные же растворялись в монотонном гуле полнейшей скуки. Возвышавшийся за стойкой здоровяк с массивной подвижной челюстью и копной тёмных волос, начинавших расти, казалось, прямо от бровей и не оставлявших места для лба, прервал разговор с пьяницей, ссутулившимся перед ним, и повернулся к нам.
— Что будем, приятели? — Несмотря на ист-эндовский сленг, по ужасному акценту кельнера было очевидно, что он немец.
— Мне — виски с содовой, и моему другу — то же самое, — ответил Холмс. После того как напитки были поданы, он продолжил: — Что-то нынче вечером я не вижу здесь ещё одного своего друга, хотя слыхал, будто он частенько захаживает в это заведение. Эдвард Хайд не появлялся здесь в последнее время?
Выражение полнейшего отвращения исказило грубые немецкие черты в гротескной карикатуре. Кельнер схватил со стойки не отличавшуюся особой чистотой тряпку и свирепыми движениями огромной ручищи принялся полировать изрядно побитую поверхность.
— Давненько я этого типа не видел, — прорычал он. — А если вы его друзья, то советую вам подкрепиться да убраться отсюда подобру-поздорову. В своей пивной скандалов я не потерплю.
Брови Холмса поднялись:
— Он скандалист?
— Видите это зеркало? — Штюрмер, если только так его звали на самом деле,[4] ткнул большим пальцем за плечо. Там за стойкой висело треснувшее зеркало, на котором была наклеена надпись «В кредит не обслуживаем». — В последний раз, когда ваш приятель был здесь, вспыхнула ссора, и, прежде чем я успел вмешаться, какой-то парень запустил в Хайда полной кружкой пива, а тот пригнулся, и вот результат. Я вышвырнул всех бузотёров вон и сказал им, что если увижу кого-нибудь из них здесь ещё раз, то сломаю свой кий о его башку.
— А что, первым начал Хайд?
— Ну, винить его в этом, пожалуй, всё-таки нельзя. Какой-то налакавшийся французик-клерк косо на него взглянул и обозвал словом, которое я не стал бы повторять при своей матушке, которая живёт в Гамбурге. Хайд огрызнулся в ответ — я не слышал, что он сказал, он вечно так тихонько рычит, — и после этого вся заваруха и началась. От этого парня одни неприятности, и я рад, что от него избавился.
Холмс поблагодарил немца и расплатился за выпивку. По его предложению мы взяли стаканы и переместились от стойки за стол в углу, который как раз освободили две пьяные уличные проститутки.
— Судя по услышанному, — изрёк Холмс, когда мы уселись, — Хайду не стоит выставлять свою кандидатуру на выборах. Особой популярностью он похвастаться не может.
— Я сгораю от любопытства, — начал я опять. — Совсем недавно мы с вами видели одни и те же вещи в комнатах Хайда, и всё же, признаюсь, я не смог определить даже малую часть из того, что вы о нём узнали.
Мой друг улыбнулся и глотнул виски.
— Ещё бы, Уотсон. У вас множество талантов, но наблюдательность и склонность к дедукции в их число не входят. Тем не менее все ключи были там, если знать, что искать.
— Тогда, быть может, объясните, как вы догадались, что у Хайда нет иного дохода, кроме предоставляемого Джекилом, и что он не отличается бережливостью?
— Здесь гордиться нечем — этот факт лежал практически на поверхности, и особой дедукции здесь не требовалось. Вы ведь помните, что я нашёл его приходно-расходную книгу?
— Вы даже присвистнули, изучая её.
— У меня были все основания отреагировать подобным образом. Остаток у Хайда отнюдь не маленький, и записи показывают, что он беспорядочно вносил значительные суммы в графу «приход». Их величина и нерегулярность исключают версию, что это жалованье: оклад редко бывает таким высоким и выплачивается на регулярной основе. А из того, что хозяйка рассказала о его отлучках, навряд ли можно сделать вывод, что у этого человека есть какая-то прибыльная работа. То, что эти суммы были получены в результате вложений, также маловероятно, поскольку цифры круглые, без добавочных фунтов, шиллингов или пенсов. Скорее уж денежные подношения. Далее, поскольку все взносы были одинаковы, я сделал вывод, что это подношения от одного и того же человека. Хотя признаюсь, что мой выбор Джекила в качестве дарителя основан лишь на догадке, но при подобных обстоятельствах он представляется самой вероятной кандидатурой.
— А расточительность?
— Одежду Хайд предпочитает дорогую, что, соглашусь, навряд ли является признаком беспечных трат. Однако когда я покопался в его мусорной корзине и обнаружил, что этот тип выкинул две совершенно новые, хотя и запачканные шёлковые сорочки, совершенно не позаботившись отнести их в прачечную, то склонился к мысли, что он порядочный мот.
— Да, это представляется довольно простым. А что насчёт его предпочтений в женщинах и развлечениях, а также королевского образа жизни?
— Что касается женщин, то сорочки, которые Хайд выбросил, были перепачканы двумя разными оттенками помады — оба можно купить в любой из дешёвых лавок для женщин возле порта. Я изучил множество различных типов косметики, используемой прекрасным полом, и даже забавляюсь идейкой написать однажды монографию на эту тему. Пристрастия Хайда в развлечениях я также отнёс к низким после того, как нашёл в корзине не менее девяти корешков билетов в один из наших сомнительных театров-варьете на Бакс-Роу. Человеку, возвращающемуся туда вновь и вновь, должно нравиться то, что он смотрит. Ну и об образе жизни: это очевидно из того, как небрежно относится Хайд к своему гардеробу, а также из того, что он постоянно снимает деньги со счёта в банке, дабы удовлетворить свои потребности.
— Остаются его рост, косолапость и любимый табак.
Холмс улыбнулся.
— Да ладно вам, Уотсон. Вы, несомненно, сообразили, что только низкорослому человеку будет удобно в одежде размера Хайда. И вы не могли не заметить, что подошвы его обуви более остального стёрты по внешним краям мысков, что говорит об отклонении стоп.
Я покраснел от смущения.
— Представьте, Холмс, я этого не заметил, хотя и должен был. Ну а табак?
— Плиточный, или моя монография о распознавании табачных сортов по виду пепла написана впустую. Зеленовато-серые остатки, которые я нашёл под кромкой ковра, могут быть только от него. А это ещё что такое, чёрт побери!
Причиной сего восклицания послужило драматическое появление в пивной одинокой фигуры — очень маленького мужчины, едва ли не карлика, в смокинге вкупе с начищенным цилиндром и накидкой на алой подкладке, которая развевалась сзади, пока он стремительно шёл от двери, а затем обвисла вниз, когда незнакомец остановился посреди зала, сжимая трость и бросая по сторонам яростные взгляды. У него были крупная голова и худое волчье лицо, отмеченное расширенными ноздрями и бровями, воспарявшими над переносицей подобно крыльям летучей мыши и исчезавшими в тени полей шляпы. Помимо этих черт, лицо незнакомца было вполне заурядным — за исключением того, что я по какой-то неведомой причине возненавидел его с первого же взгляда.
Мне нравится думать о себе как о человеке, ни в коем случае не идущем на поводу у собственных эмоций. Но тут, увы, придётся со стыдом признаться: как скорбное лицо Дж. Дж. Аттерсона завоевало мою симпатию ещё даже до того, как адвокат изложил свою проблему, так и вид этого незнакомца возбудил во мне странную ненависть: ничего подобного я не ощущал с тех пор, как три года назад пуля из винтовки гази едва не отняла у меня жизнь в битве при Майванде. То была какая-то первобытная эмоция, не имеющая ни малейшего разумного основания и именно поэтому столь непоколебимая.
4
Ирония заключается в схожести написания фамилии кельнера и названия его заведения — Stürmer (что означает «буян») и «Stunner’s».