Луна уже скрылась за башней, и замок теперь рисовался черным силуэтом на фоне зеленоватого неба и редких серебристых облаков. Тишина ничем не нарушалась, только в вышине тихо трепетала листва. Меня слегка лихорадило, хотя ночь была душная. Постояв немного и не отметив ничего подозрительного, я решил было идти спать, оставив разгадку до утра, когда легкий ветерок донес до меня необычный, слегка дурманящий аромат. Он показался мне смутно знакомым, и хотя в цветочных запахах я разбираюсь не хуже, чем любой другой англичанин, выросший на природе, этот запах меня озадачил… Но дальнейшее озадачило меня куда больше. Неожиданно послышалось какое-то глуховатое пение, и невесть откуда возникла странная процессия. Едва успев отступить в тень, я с недоумением наблюдал ее. Пять фигур в развевающихся черных балахонах, капюшонах, ниспадающих на лицо, с пылающими факелами в руках неслышно прошествовали передо мною. Не хватало только гроба. Но гроба не было, а без него все это походило на какой-то мистический ритуал — то ли друидов, то ли тамплиеров, а то ли и вовсе потусторонних персонажей в духе Эдгара По. В недоумении наблюдал я это жутковатое зрелище. Некоторое время фигуры маячили на фоне высокой ажурной ограды, а потом как в землю ушли. Двинувшись было следом, я наткнулся только на чугунные завитки запертой калитки. Как можно было так неслышно отпереть и запереть ее? «Воистину, такое под силу только призракам!» — пронеслось в моей смятенной голове. Но запах, тот странный запах, исходивший, казалось, от этих дымных факелов, делал все гораздо более реальным, чем мне бы хотелось. В связке ключей, которую я машинально перебирал в кармане, был один необыкновенно большой, он и открыл мне калитку, причем совершенно бесшумно. А замок-то смазан! — отметил я невольно. Единственным реальным объяснением их исчезновения у меня на глазах могло быть только то, что они прошли уже в открытую калитку, и последний ее неслышно запер, а балахоны свернули за угловую башню как раз в тот момент, когда я вынужден был приостановившись протереть глаза, заслезившиеся от дыма. Да и удивляться, что мне что-то там примерещилось, не приходилось; голова моя все еще плохо соображала. Надо сказать, открытой калитку я ни разу не видел и за оградой никогда не был. И теперь, пройдя в нее, я не мешкая двинулся по тропинке, чуть белевшей у основания замка, решив догнать странную процессию даже ценой быть обнаруженным. Я считал это если не своим долгом, то по крайней мере неотъемлемым своим правом быть бдительным и осторожным где бы то ни было. Тьма, казалось, сгущалась на глазах или это смятение мешало мне хоть что-нибудь видеть, пока повернув за башню, я не был просто ослеплен луной, отчего несколько замедлил шаг. Это меня и спасло. Впервые оказался я с этой стороны замка, мне невозможно было и представить, что за страшное это место… Тропинка, по которой я так решительно и безрассудно устремился, незаметно сузилась, теперь на ней едва могли поместиться две мои ступни. Каким-то немыслимым образом в последний момент я глянул себе под ноги и, едва удержав равновесие, в ужасе застыл над бездной…
С самого детства я страдал от слишком живого воображения и как следствие этого — от боязни высоты. Страх заледенил меня, не тот увлекательный и манящий страх сна, а мертвящий страх реальности. И все же я не сразу по-настоящему осознал чудовищность своего положения. Отступать было некуда, развернуться совершенно немыслимо, стоять, по меньшей мере, бесполезно, и потому я вынужден был двигаться вперед, чтобы достигнуть чуть более широкого и чуть более безопасного места у следующей угловой башни. Сердце зашлось в отчаянии, попав в эту смертельную ловушку. Разум отказывался мне помогать. Из-за сметения, охватившего меня, я поначалу даже не задался вопросом: как могли и так быстро пройти здесь люди с факелами? Ведь держать факел в правой руке просто невозможно, мешает стена, держать в левой над пропастью — значило предельно увеличивать шаткость равновесия, держать же перед собой — означало заслонять и без того трудный путь по краю бездны и вдыхать вдобавок едкий дым. Но тогда я об этом не думал, а только с ужасом смотрел себе под ноги, стараясь не смотреть в пропасть, и, подобно марионетке, направляемой чужой волей медленно двигался вперед, хотя двигаться хотелось меньше всего на свете.
