Оставшиеся поддельные рукописи были подшиты к делу, на случай, если неизвестные участники событий будут когда-либо найдены. Они по сей день находятся в каком-то сыром подвале полицейского участка, и их поддельная красота всегда будет сокрыта во мраке.
Дело о тренере канареек
«Генри Слезар» (приписывается Уильяму Сомерсету Мозму)
1895 год, по мнению Ватсона, был годом «любопытных и разнообразных дел», начиная с «расследования внезапной смерти кардинала Тоска… и заканчивая арестом Уилсона, пресловутого тренера канареек, который был вместе с тем истинной язвой лондонского Ист-Энда». [6] В упомянутом рассказе лишь опосредованно говорится об аресте Уилсона и не раскрываются подробности устранения этой язвы. Это уклонение рассказчика не было обусловлено авторской скрытностью, но стало результатом его отношения к специфическому «клубному рассказу» — выбор, который даже Шерлока Холмса низводит до роли наблюдателя. В учетной книге мистера Р. указано, что сумма гонорара пять тысяч долларов, переведенная в фунты стерлингов, была выплачена У. С. М. Мог ли это быть великий английский прозаик, новеллист Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965), автор «Бремени страстей человеческих», «Острия бритвы», «Дождя» и автобиографических заметок «Подводя итоги»? — Дж. А. Ф.
Мне было неловко присоединяться к членам клуба «Гиппократ», хоть я и оплатил вступительный взнос. Мой бывший клуб «Метрополь» прежде всего требовал рекомендаций от двух людей, а попечители «Гиппократа», очевидно, были готовы удовлетворить мою заявку только из-за моей фамилии, несмотря на то, что я хранил в секрете свой королевский титул.
Конечно, эта фамилия много значила. Пертви были чрезвычайно удачливы последние сорок лет, они владели почти третью угольных шахт в Уэльсе. Я пользовался результатами их трудов, а взамен лишь изредка приезжал в этот покрытый угольной пылью мир, благодаря которому я получил возможность обучиться в медицинском колледже и теперь прекрасно жить, хотя состоятельные пожилые матроны из моего ближайшего окружения и пытались меня ограничивать. Я оставил частную практику добрых десять лет назад и не сожалею об этом, но тщеславие заставило меня оставить звание «доктор» — обращение, которое казалось мне гораздо более почетным, чем «ваша светлость».
Я был последним, носившим фамилию Пертви, что никоим образом не делало меня единственным наследником семейного состояния, теперь уже рассеянного между банками, брокерами и адвокатами. Мы с женой жили в свое удовольствие и не экономили. Шесть месяцев назад она умерла, и я решил отказаться от нашего слишком просторного дома (у нас не было детей) и переехать в небольшую квартиру. Именно поэтому я принял решение стать членом нового клуба — «Метрополь» теперь находился слишком далеко для уже плохо передвигающихся ног.
Несмотря на мой возраст, я чувствовал себя, как новичок, когда в первый раз вошел в здание клуба. Вскоре я понял, что его члены довольно дружелюбны, если не вмешиваться в их личную жизнь и жизнь их приятелей по клубу. Большинство в прошлом были медиками, хотя тема медицины затрагивалась там редко. Уже через неделю я чувствовал себя в этом клубе гораздо комфортнее, чем за все время пребывания в «Метрополе». Но так получилось, что в ту неделю как раз отсутствовал один «знаменитый» член клуба, у которого, как мне сказали позже, было дело в Шотландии. Я предполагал, что это дело было как-то связано с медициной, но оказалось напротив. Нынешние «дела» доктора Джона Ватсона не освещались в журналах, ну разве что в дешевых газетенках, разносившихся юными оборванцами по закоулкам Лондона.
Я осознаю, что тон моей последней ремарки охарактеризовал мое отношение к доктору Ватсону, но оно не было таким до вечера пятницы, когда он впервые появился в клубе. Его появление вызвало взрыв восхищенного энтузиазма среди членов клуба, некоторые из них столпились вокруг него, желая услышать его рассказ. До меня доносились лишь обрывки фраз, хотя имя Холмс произносилось так часто, что было очевидно: в этой истории был не один главный герой.
Член клуба по фамилии Маггеридж рассказал мне подробнее о Ватсоне. Кажется, он был давним товарищем консультирующего частного детектива, которого звали Шерлок Холмс. По всей видимости, Холмс имел ряд выдающихся достижений, о которых сам Ватсон писал в несколько мелодраматическом стиле. Я подозревал, что его подвиги были явно преувеличены, особенно когда услышал благоговейные отзывы Маггериджа о поразительном интеллектуальном мастерстве Холмса. Господи, да этому человеку с такой уверенностью приписывали способность определять чей-то рост, вес, возраст и еще бог знает что на основании всего лишь полей шляпы!
Сам Ватсон был грузным мужчиной, и он, бесспорно, к старости еще больше растолстеет. Он был похож на человека, служившего в Индии, но позже я узнал, что во время военной службы он был ранен в Афганистане. Как и я, он был вдовцом; в отличие от меня, он щедро баловал себя табаком и алкоголем, причем курил отвратительный табак, которым дымят моряки, и никогда не упускал случая заказать бутылку бургундского к обеду. Я же ограничивал себя одним или парочкой стаканов бренди после еды.
Но главным из его недостатков было открытое преклонение перед своим другом Шерлоком Холмсом — как перед святой иконой, которую носят с собой на цепочке, — фактически он шел на поводу у другого человека. Это означало потерю чувства собственного достоинства, чего я не мог не осуждать, поэтому однажды, вскоре после того как нас представили, я решил затронуть эту тему.
— Вы еще занимаетесь медициной, доктор Ватсон? — спросил я.
— Да, — улыбнувшись, ответил он. — Но у меня есть и другие приоритеты помимо медицинской практики.
— Приоритеты, которые вы считаете более важными? Например, ваша работа с мистером Холмсом?
— Дорогой друг, — радостно сказал он. — Позвольте заверить вас, что здоровье лондонцев не сильно страдает от того, что мой кабинет закрыт несколько дней в неделю. Зачастую в это время я занимаюсь делами, связанными со спасением чьей-то жизни и репутации.
— Играя в сыщика, — произнес я.
Он предпочел не заметить моей насмешки.
— Это Шерлок Холмс сыщик, — пояснил он. — Я всего лишь его ассистент, помогающий ему во всем, но мне приятно говорить, что мой друг считает мое участие в своей деятельности важным.
— А вы никогда не задумывались, доктор Ватсон, что вы,может быть, даже лучший сыщик?
Он не нашелся, что ответить на этот вопрос.
— Это правда. Вы могли бы решить куда больше загадок и спасти куда больше жизней за время вашей карьеры, чем человек вроде Шерлока Холмса мог лишь надеяться когда-либо.
— Что, скажите на милость, вы имеете в виду?
— Вы терапевт, доктор Ватсон. Сотни людей приходили в ваш приемный кабинет с непонятными заболеваниями. Вы тот, кто решал эти медицинские загадки, вы человек, спасший жизни, остановив разного рода болезни. Разве это не намного важнее, чем играть в сомнительные ребяческие игры?
По тому, как покраснела полная шея доктора Ватсона, я понял, что зашел слишком далеко.
— Игры, сэр? — переспросил он. — Ребяческие? Очевидно, вы не читали мои опубликованные записки…
— Читал, — сказал я, начиная сожалеть о том, какое направление приняла наша беседа. — И я думаю, что… ну, в них, конечно же, больше выдумки, чем фактов?
Алый цвет теперь поднялся от его шеи к лицу, как ртуть в термометре, и тогда он вскочил на ноги с удивительной, как для крупного человека, проворностью.
— Прошу меня простить, сэр, — сквозь зубы произнес он. — У меня встреча в бильярдной.
Позже я узнал, что бильярд не был одной из «ребяческих игр», поэтому стало более чем очевидно, что я только что обрел неприятеля.
Хотел бы я знать, какое упрямство заставило меня вести себя подобным образом. Могу отнести это лишь на счет серьезной депрессии, вызванной непривычным одиночеством. Я просто терпеть не мог фальши и преувеличения и никогда не встречал лучших примеров того и другого, чем в историях о Шерлоке Холмсе.