— А этот «тигр», как вы его назвали, — что ему дают убийства несчастных проституток?
— Это дело куда сложнее, Ватсон. Тут есть несколько темных нитей, и все они переплетаются в этом лабиринте.
— И еще этот омерзительный идиот в приюте… — бормотал я.
В улыбке Холмса не было и тени юмора.
— Боюсь, мой дорогой Ватсон, что вы всеми пальцами ухватились не за ту нить.
— Не могу поверить, что Майкл Осборн не имеет никакого отношения…
— А он действительно имеет, но…
Конец фразы повис в воздухе, потому что в этот момент внизу позвонили, и миссис Хадсон заторопилась к дверям.
— Я жду гостя, и он на редкость точен, — сказал Холмс. — Прошу вас, Ватсон, останьтесь. Будьте любезны, дайте мой пиджак. Я не должен выглядеть как уличный драчун, который заскочил за медицинской помощью.
Он успел одеться и даже раскурить трубку, когда миссис Хадсон ввела в нашу гостиную высокого приятного блондина. Я прикинул, что ему тридцать с небольшим. Явно хорошего воспитания: единственный удивленный взгляд, и больше никакой реакции на помятый вид Холмса.
— Ага, — сказал Холмс, — насколько я понимаю, мистер Тимоти Уэнтворт. Добро пожаловать, сэр. Садитесь у камина. Утро сегодня сырое и прохладное. Это мой друг и коллега доктор Ватсон.
Мистер Тимоти Уэнтворт поклонился и сел в предложенное кресло.
— Ваше имя широко известно, сэр, — сказал он, — так же как и доктора Ватсона. Считаю за честь познакомиться с вами. В Париже у меня очень напряженное расписание, и я оторвался от дел только ради своего друга Майкла Осборна. Я был в крайнем недоумении, когда он так неожиданно исчез из Парижа. Если я могу чем-то помочь Майклу…
— Ваша преданность другу достойна восхищения, — сказал Холмс. — Давайте попробуем просветить друг друга, мистер Уэнтворт. Если вы расскажете, что вам известно о пребывании Майкла в Париже, я изложу вам окончание этой истории.
— Очень хорошо. Я встретился с Майклом два года назад, когда мы поступали в Сорбонну. Думаю, меня потянуло к нему из-за того, что мы совершенно разные. Мне свойственна известная сдержанность; друзья считают меня застенчивым. А Майкл, напротив, обладает бурным темпераментом, его выходки порой граничат с грубостью — если он считает, что его обманывают. И он всегда очень уверен в себе и категоричен в высказываниях по любому поводу. Но мы снисходительно относились друг к другу и неплохо ладили. Майкл меня полностью устраивал.
— Не сомневаюсь, сэр, что и вы его, — заметил Холмс. — Но скажите мне вот что. Вы в курсе его личной жизни?
— Мы были достаточно откровенны друг с другом. Я скоро узнал, что он второй сын знатного британского аристократа.
— Его огорчала такая судьба — родиться вторым сыном?
Сдвинув брови, мистер Тимоти Уэнтворт задумался над ответом.
— Я бы сказал, и да и нет. Майкл все время как-то выламывался из общего ряда, вел себя совершенно раскованно. Его воспитание и традиции семьи запрещали такое поведение, и в нем росло чувство вины и протеста — одновременно. Ему требовалось заглаживать вину, а положение второго сына еще больше побуждало его бунтовать. Все это и объясняет его необузданность. — Наш молодой гость смущенно остановился. — Боюсь, что я путано объясняю.
— Отнюдь, — заверил его Холмс. — Вам как раз присуща удивительная ясность изложения. Допустимо ли предположить, что в Майкле не копилась горечь по отношению к отцу или старшему брату?
— Уверен, что ничего подобного не было. Но могу понять и чувства герцога Ширского. Я видел в нем человека гордого духом, даже высокомерного, всецело поглощенного честью семьи.
— Очень меткая оценка. Продолжайте, прошу вас.
— Ну а затем у Майкла появилась та женщина. — В тоне Тимоти Уэнтворта явственно слышалось отвращение. — Он встретился с ней в каком-то крысятнике на Плас-Пигаль. На следующий день он рассказал мне о ней. Я не придал этому особого значения, решив, что это простая связь. Но теперь я вижу, что с того времени наша дружба стала слабеть. Если иметь в виду часы и дни, то его отход от меня был почти незаметен, но, оглядываясь назад, я вижу, что все это происходило довольно быстро — время от времени он рассказывал мне о свиданиях. А как-то утром в нашей берлоге он сложил свои вещи и сказал, что женится на этой женщине.
— Должно быть, сэр, вы были шокированы, — позволил я себе предположение.
— Шокирован — не то слово. Я был потрясен. Когда наконец я нашел слова, чтобы выразить свое мнение, Майкл рявкнул, что мне лучше заниматься своими собственными делами. — В честных голубых глазах молодого человека появилось глубокое сожаление. — Так оборвалась наша дружба.
— И больше вы его не видели? — спросил Холмс.
— Я пытался, и у нас с ним состоялись две краткие встречи. Такого рода вещи, конечно, не могут долго оставаться тайной, и вскоре Майкла выставили из Сорбонны. Я тогда решил найти его и нашел — в невообразимой трущобе на левом берегу. Он был один, но я подумал, что тут же живет и его жена. Майкл был полупьян и встретил меня почти враждебно — он совершенно не походил на того, каким я его знал. Мне не удалось даже начать с ним разговор, я просто положил деньги на стол и ушел. Две недели спустя я столкнулся с ним на улице, недалеко от Сорбонны. Его вид поразил меня до глубины души. Словно потерянная душа, тоскующая о возможностях, которые он сам отбросил. Тем не менее он вел себя все так же вызывающе. Я попытался заговорить с ним, он только фыркнул на меня и скрылся.
— Вероятно, с женой его вы незнакомы?
— Нет, только по слухам. Шептались, что у нее есть какой-то сообщник, с которым она поддерживает близкие отношения — и до и после замужества. Но толком я об этом ничего не знаю. — Он замолчал, словно размышляя над трагической судьбой своего друга. Затем вскинул голову и горячо сказал: — Я убежден, что Майкла каким-то образом вынудили заключить этот брак. По своей воле он бы ни за что не стал позорить блистательное имя своей семьи.
— И я могу подтвердить вам это, — сказал Холмс. — Недавно ко мне попал футляр Майкла с хирургическими инструментами; изучив его, я обнаружил, что он тщательно скрыл под бархатной подкладкой семейный герб, вытисненный на коже.
У Тимоти Уэнтворта расширились глаза.
— Ему пришлось расстаться с инструментами?
— Я хочу подчеркнуть, — продолжал Холмс, — он сознательно стремился скрыть герб, а это указывает на то, что он не только испытывал стыд, но и старался оберегать имя, на которое, как его обвиняли, он навлек позор.
— Невозможно смириться с тем, что отец отказался от него. А теперь, сэр, когда я рассказал вам все, что знал, я полон желания услышать, что можете поведать мне вы.
Было видно, что Холмсу не хочется отвечать. Он встал и быстро прошелся по комнате. После чего остановился:
— Вы не в силах ничего сделать для Майкла, сэр.
Уэнтворт едва усидел на месте.
— Но ведь мы договорились!
— Ну так слушайте. Спустя какое-то время после вашей последней встречи Майкл стал жертвой несчастного случая. В настоящий момент он лишь немногим отличается от бессмысленного куска плоти, мистер Уэнтворт. Он ничего не помнит о своем прошлом, и, скорее всего, память к нему уже не вернется. Но о нем заботятся. Поэтому я и сказал, что вы ничего не можете для него сделать. Я бы посоветовал вам не искать с ним встречи: это избавит вас от лишних переживаний.
Тимоти Уэнтворт обдумал совет Холмса, хмуро уставясь в пол, потом вздохнул и сказал:
— Хорошо, мистер Холмс. Значит, с этим покончено. — Уэнтворт встал, протянул руку. — Но если я все же смогу чем-то быть ему полезным, прошу вас, свяжитесь со мной.
— Можете на меня положиться.
Он ушел, а Холмс все стоял у окна, молча глядя вслед нашему удаляющемуся гостю. Когда он заговорил, у него был такой тихий голос, что я с трудом разобрал слова.
— Чем тяжелее наши ошибки, Ватсон, тем ближе настоящие друзья.