— Недели две тому назад, т. е. во время вашего пребывания в Москве и, значит, на вашей памяти, случилось дело, о котором в тот же день узнали все города Европы. Я говорю о знаменитом покушении на N-ский банк. Днем на шумной улице, кишащей народом, около двух полицейских постов, шайка молодых людей произвела открытое нападение на банк. Оттого ли, что сигнализация не была своевременно испорчена, или служащие ввиду участившихся за последнее время экспроприаций держались наготове, но шайка была вся захвачена на месте. Сторожа и подоспевшая полиция, несмотря на отчаянное сопротивление и пальбу из револьверов, отлично справились со своим делом и даже не потерпели урона. Всего-навсего с их стороны были ранены два сторожа и один городовой, да и то не тяжело. Из нападавших же трое были убиты наповал, двое сами покончили с собой, остальные были задержаны. Через день был суд, а через два — от шайки не осталось в живых ни одного человека. Я был в числе тех, которые опознавали преступников, убитых и живых. Не стану томить вас, господа, это была моя шайка. Это он лежал передо мною с пробитым виском, это был его лоб, такой крутой и чистый, это его глаза, теперь уже мертвые, смотрели на меня… Господа! Жизнь дала мне мало радостей, но из тех, что она дала, я не могу припомнить ни одной, которая могла бы сравниться с чувством огромного бешеного счастья в ту минуту, когда я увидел его мертвым… Его и его товарищей… Я вздохнул всей грудью, свободно, широко, со страшным облегчением. Поймите, господа, две недели я жил среди непрерывного ужаса, в две недели у меня прибавилось больше седых волос, чем за целый десяток лет. Кажется, это была первая ночь, единственная за всю мою жизнь, когда я заснул так же безмятежно, как ребенок.
Псищев сделал маленькую паузу, потом большими, пристальными глазами посмотрел на своих слушателей.
— Господа! — прошептал он, придвинувшись к ним. — Это ни к чему не привело, ни к чему! Они были мертвы, как камни, я их видел лицом к лицу, так же, как и вас. И это ни к чему не привело! Вы меня понимаете?.. На другое же утро на столе я увидел страшную бумагу. Вы можете смеяться надо мной, можете считать меня сумасшедшим… но это была его рука, его, его…
Псищев тяжело перевел дыхание.
— С тех пор я находил их у себя еще несколько раз: я нашел ее сегодня… Осталось всего три дня… Я не знаю, кто меня преследует, дух или живой человек… Я перестал доискиваться, перестал принимать меры, перестал думать… Все равно ничего не выйдет… И устал я, страшно устал, господа! Я решил обратиться к вам. Помогите мне!
Так Псищев закончил свой рассказ. Наступило продолжительное молчание.
Шерлок Холмс сидел, задумавшись. Он барабанил пальцами по столу, и видно было, что в его голове еще определялось что-то, но не вполне определилось.
— Во всяком случае, — сказал он вдруг, подымая глаза, — я не могу допустить, чтобы мы, действительно, имели дело здесь с какими-нибудь сверхъестественными силами. За время моей практики — мне, признаться, не случалось с такими вещами встречаться. Духи вообще редко вмешиваются в дела людей. Скажите, господин Псищев, нельзя ли предположить, что тот человек, пускаясь в очень опасное предприятие, которое легко могло повлечь за собою смерть, мог приготовить известное число записок и поручить все дело своему приятелю-единомышленнику?
— Я уже думал об этом, сэр. Быть может… но, по правде сказать, не могу этого допустить. Не могу потому, что, во-первых, все его единомышленники участвовали вместе с ним в предприятии, и все потерпели одну участь. Близких же, таких близких, которые решились бы, рискуя своей жизнью, мстить за него, так сказать, по завещанию — у него совсем не было. Это был одинокий, совершенно одинокий человек. Во-вторых, и это главное… Даже предположив, что такой человек нашелся, — я не могу допустить, решительно не могу допустить, господа, чтобы нашелся такой второй, который был бы в состоянии с таким же искусством, так же неслышно и невидимо, и так же не оставляя никаких следов — выкидывать подобные вещи. Нет, если это дело рук человека, — то одного человека!
— Да, — пробормотал Шерлок Холмс, хмурясь, — мы это исследуем! Меня очень интригует путь, который они выбрали. Согласиться с вами в том, что они не оставляют следов — я не могу. Очевидно, вы их не так и, может, не там ищете. Люди обыкновенно ходят по земле, по полу, и земля, и пол что-нибудь да отпечатлевают. Это, может быть, ничтожный след, но все-таки след. А имея в руках какую-нибудь нить — не так уж трудно идти дальше… Скажите, вы сохранили все записки?
— Все до одной, сэр!
— А ну, давайте их сюда!
Псищев вытащил целую пачку бумажек и положил на стол. Долго Шерлок Холмс перебирал их в руках, вглядывался, сличал, смотрел на них в лупу.
— Да, — сказал он наконец, задумчиво, — это писал один человек… Интересно, Ватсон, что на всех клочках в нижней стороне левого угла даже сохранился отпечаток одного и того же пальца с бороздкой от ногтя…
— О, сэр, — поспешил заметить Псищев, очевидно, боясь, чтобы следствие опять не пошло по ложному пути, — не извольте обращать на это внимания. С вашего позволения, сэр, это — след от моего пальца. Я всегда беру бумагу за одно и то же место и одними и теми же пальцами.
Шерлок Холмс посмотрел внимательно и ничего не ответил.
— Вот что, господин Псищев, — сказал он через некоторое время, придя, вероятно, к какому-то решению, — вы пойдете к себе домой. Конечно, вы постараетесь выйти отсюда незаметно. К сожалению, меня здесь знают, и нет ничего невероятного в том, что за вами следят. Я вас проведу черным ходом. Двор «Метрополя», кстати, проходной, и вы можете выйти прямо на Никольскую. А мы вас навестим. Вероятно, сегодня же вечером. Думаю, вас незачем предупреждать, что мы придем не так уж открыто. Маленький маскарад не должен вас изумить.
— Понимаю, сэр, благодарю вас.
— Ну, значит, можете пока идти.
Псищев ушел.
Оставшись одни, Шерлок Холмс и Ватсон некоторое время молчали.
Потом Шерлок сказал, покачав головой:
— Ватсон, мне что-то не нравится это дело!
На что Ватсон ответил:
— Да, Шерлок, этот малый, кажется, порядочная бестия!
Были уже сумерки, когда Шерлок Холмс и Ватсон, оба загримированные в мелких третьегильдейских купцов, отправились в дорогу.
Псищев жил в районе около Трубной площади, в одном из старых, неказистых на вид, но обширных домов, население которых нередко превосходит население небольшого провинциального городка. В этих домах с двумя-тремя дворами, выходящими на разные улицы, всегда кишмя кишит народ. Жизнь здесь бьет ключом, и характер оживленной, движущейся и вечно галдящей толпы усиливается еще тем, что тут же, во дворах, помещаются трактиры, чайные, лавки старьевщиков, переносные лари.
Шерлок Холмс и Ватсон довольно скоро нашли квартиру Псищева. Она помещалась в небольшом двухэтажном деревянном флигельке, стоявшем почти особняком в глубине двора.
Шерлок Холмс прошелся по фасаду, потом внимательно осмотрел флигель со всех сторон. Этот наружный осмотр продолжался недолго. Были осмотрены крыша, выступы; по привычке, Шерлок Холмс сосчитал окна. Их было четырнадцать во всем флигеле: семь — сверху, семь — внизу; все они находились на стороне, обращенной к воротам. Задняя стена была слепая, вход один. Четыре окна Псищева помещались внизу, налево от входа, и снаружи закрывались ставнями.
Удовольствовавшись пока этим осмотром, Шерлок Холмс и Ватсон пошли дальше по двору, смешиваясь по дороге с толпой.
Шерлок с любопытством вглядывался во встречавшиеся лица, очевидно, изучая новые для него русские типы. Но мало-помалу лицо его стало выражать нечто вроде досады и разочарования.
— Знаете, Ватсон, — сказал он, — я пришел к убеждению, что бродяги интернациональны. Что в Лондоне, что в Москве — они одни и те же. Посмотрите, например, на этого молодца и скажите, какая разница между ним и первым разбойником с какой-нибудь Брикстонской дороги? Это — родные братья!