— Надо к речке! — вдруг сказал он Левушке и сразу в карьер пустил своего иноходца, забирая вправо от дороги, туда, где мелькали белые солдатские рубашки и куда бежал и весь остальной народ.
Левушка поскакал за ним. Вот они перенеслись через высохший ручеек, взлетели на пригорок, и Хоботов повернул еще правее, к какой-то толпе, бежавшей вдали и что-то громко кричавшей.
Но Левушка, вдруг охваченный каким-то вдохновением, словно подчиняясь какому-то инстинкту, круто повернул своего клеппера и поскакал почти в противоположном направлении.
Хоботов, бывший впереди, не видал этого поворота и скакал один вперед, к речке.
А Левушка, приподнявшись на стременах, впиваясь глазами вперед, несся к той дороге, по которой они только что проезжали из усадьбы в город, несся к тем огородам, которые граничили слева городской выгон, к той канавке, которая обратила его внимание. Вот, вот, близко уже и дорога, вот, вот и прясло огородов, вот и канава параллельно с ними, вот сейчас и та канавка, которая уходит вглубь. Левушка натянул поводья, чтоб сдержать своего «Шерлока Холмса», но не успел, клеппер перескочил канавку и боком уперся в самый забор, даже покачнув его.
И Левушка замер.
У его ног, в канаве, лежал страшный, серый человек. Обнаженная, коротко остриженная круглая голова его была как-то странно повернута. Небольшие, светло-серые глаза с ужасом смотрели на этого мальчика, почти повисшего над ним на своей маленькой, рыжей лошадке.
«Он!» — мелькнуло в голове у Левушки, и сердце его мучительно сжалось. Ему стало страшно, но он не мог отвести своего взгляда от этой пары узких, серых глаз, с ужасом и мольбой смотревших на него.
Левушка весь дрожал. Он не мог дышать, и вдруг какое-то непреодолимое чувство жалости охватило всего его. А глаза смотрели с ужасом и мольбою.
Левушка опустил голову, дернул повод, и «Шерлок Холмс», подобравшись, перепрыгнул обратно канавку…
Выехав на дорогу, Левушка осмотрелся. Вокруг не было ни души, только далеко-далеко, возле речки, видно было еще, как бежали люди и кое-где мелькали белые солдатские рубашки.
Левушка повернул лошадь к лесу и шагом поехал вперед, по направлению к их усадьбе, как-то весь съежившись и не оборачиваясь назад. Он уже подъезжал почти к самой опушке, когда увидел всадника, скакавшего к нему справа от реки. Всмотревшись, он узнал в нем своего учителя и в то же время почувствовал какую-то странную боль в левой коленке.
Левушка взглянул на ногу: брюки у него с этой стороны были изорваны, белье — тоже, и на обнажившемся теле была небольшая ссадина.
«Это когда я ударился об забор», — подумал Левушка.
На взмыленном иноходце подскакал к нему Хоботов.
— А я вас ищу! Куда вы девались? — как-то сконфуженно глядя на мальчика, проговорил он.
— Я упал с седла, — с трудом выговорил Левушка.
— Ушиблись? — забеспокоился учитель.
— Нет. Только брюки изорвал и ногу немножко ссадил.
Хоботов посмотрел ему на ногу и укоризненно покачал головой:
— Вот видите, как неосторожно! Вам, значит, нельзя еще ездить карьером.
Левушка вскинул глазами на учителя и хотел было ему сказать, что он еще никогда не падал с лошади, но, сделав над собой усилие, сдержался и только закусил губку.
И они шагом, молча, въехали в лес.
— Ну что, поймали преступника? — спросил Лева через минуту, и голос его при этом слегка дрогнул.
— Не знаю… нет… не поймали! Не знаю, впрочем… я… уехал… все это вздор! — как-то заминаясь и конфузясь, проговорил Хоботов, потом, помолчав немного, прибавил: — И знаете, лучше всего, если мы не будем об этом особенно рассказывать дома.
Лева утвердительно кивнул головой.
Вернувшись в усадьбу, они сейчас же прошли в их комнату, и Лева переоделся. Он был очень молчалив и сосредоточен, но Хоботов как-то не замечал этого.
За вечерним чаем, впрочем, он нашел нужным сообщить, что сегодня, когда они были с Левой в городе, там из тюрьмы бежал какой-то арестант, и что весь город бросился его ловить, но поймали ли беглого, — еще неизвестно.
Генерал посмотрел на Леву и улыбнулся себе в усы. Но Лева не заметил этой улыбки: он молча и задумчиво пил свое молоко.
Лева плохо спал всю эту ночь. Его тревожили сны. Ему казалось, что он все время скачет на лошади, вдоль какого-то бесконечного забора, и то и дело задевает об него ногой, а из канавы, которая несется вместе с ним, смотрят на него глаза, полные мольбы и ужаса. И он не боится этих глаз, он только не хочет их видеть, он отворачивается от них. Но куда бы он ни повернулся, глаза, полные мольбы и ужаса, смотрят на него. И вдруг на опушку леса выскакивает Шерлок Холмс. Он маленький, толстый человек, с цилиндром на голове, с гладко выбритым лицом и во фраке. Он растопыривает руки и загораживает Леве дорогу и в то же время длинными-длинными руками хватает лежащего в канаве серого человека за горло и тащит к себе его круглую, гладко остриженную голову, на которой два глаза смотрят с мольбой и ужасом.
— Пустите его! — кричит Лева, стараясь отнять у Шерлока Холмса эту круглую голову.
Но Холмс хватает Леву за ногу и ногтями царапает ему коленки.
— Лева! Лева! — стонет серый человек.
— Лева! Лева! — громче раздается в его ушах.
Левушка открывает глаза и видит приподнявшегося на своей постели Хоботова.
— Лева, повернитесь на бок! А то вы спите на спине и поэтому стонете, — говорит учитель.
Лева поворачивается на бок и сейчас же начинает скакать мимо бесконечно длинного забора, а за ним на буром иноходце скачет его учитель. И только это уже не Павел Федорович, а Шерлок Холмс. Цилиндр сорвался с его головы, и вместо фрака у него серый арестантский халат. Вдруг лошадь поворачивает к Леве голову и, сердито оскалив зубы, хочет укусить его.
Лева вскрикивает и просыпается.
Хоботов громко похрапывает на своей постели.
«Я хочу видеть глаза», — думает мальчик и засыпает, и сейчас же видит глаза. Они смотрят на него, полные мольбы и ужаса.
— Беги! беги! беги! — шепчет кому-то Лева. — Они побежали к речке. И старик там!..
— Беги, беги, беги! — тоненьким голосом отвечает ему круглая, коротко остриженная голова.
Лева открывает глаза. Свет утра пробивается сквозь ставни.
«Чили, чили, чили!» — слышит Лева, как чиликают воробьи за окном, на карнизе.
«Светает», — думает Лева, засыпая опять, и спит уже спокойно.
Но утром Лева встал такой же задумчивый и сосредоточенный.
— Ты нездоров? — спрашивает его мама, когда он на веранде пьет молоко.
— Нет, ничего, — отвечает мальчик.
— А беглого-то так и не поймали, — сообщает немного спустя Леве казачок Степа. — Говорят, он за реку ушел.
И Леве почему-то это известие приятно. Он весело бежит через двор к купальне. Но, добежав до реки, он опять задумывается. Это та же самая река, что течет и в уездном городке. Стало быть, «он» ушел туда.
И Лева смотрит на широкую пойму, расстилающуюся по другому берегу речки.
И Леве делается страшно: а вдруг «он» придет к ним в усадьбу и всех, всех их убьет? Он сейчас же вспоминает маленькие серые глаза, смотревшие на него из канавы.
«Нет, он не убьет!» — решает почему-то Лева и чувствует, что какая-то непонятная близость существует между ним и серым человеком с круглой, гладко остриженной головой, и никто на свете не знает об этом.
— Uncle Bill, how do you do? — вдруг слышит он за спиной знакомый голос.
— I am very well, — начинает было Лева, но, обернувшись и не допев последних слов, бросается к деду. — Ты гулять? — спрашивает он его.
— Гулять, — отвечает старик.
— Пойдем вместе.
И Лева, взяв за руку деда и размахивая ею в такт шага, идет рядом с ним.
Некоторое время они идут молча.
— Ну, что хорошего? — спрашивает наконец генерал.
Лева молчит.
— Ты сегодня что-то бледен, — опять заговаривает дед, вглядываясь в лицо внука.
— Нет, ничего, — отвечает тот и потом, после небольшой паузы, начинает: — А вчера из тюрьмы убежал преступник.