В начале второй недели своего пребывания в Брайтоне я двинулся на север, — для осмотра нескольких больших центров и, так как путь мой лежал через Лондон, т. е. мне приходилось пересекать графство Sussex, местопребывание Шерлока Холмса, а вернуться снова на юг я не рассчитывал, то я и решил воспользоваться удобным случаем, — посетить выдающегося общественного деятеля, так любезно и снисходительно отнесшегося ко мне. Выйдя на той маленькой станции, где неделю тому назад я распростился с Холмсом, я сразу увидел знакомый дог-карт, как оказалось, высланный за мной, в виду получения известия о моем приезде. Через час быстрой езды по великолепной деревенской дороге, о которой у нас, в России, не смеют даже и мечтать, я подкатил к месту отдохновения одного из великих современников. Вековой парк, раскинувшись на большом пространстве, сжимал в своих мохнатых объятиях изящную постройку в готическом стиле, как старец своего юного и любимого внука; кругом колосились поля, чернела лесная полоса, сливавшаяся с горизонтом, а сзади, на молочном фоне прозрачного летнего неба, высилась группа холмов и шаловливая лента дороги доверчиво бежала к ним.
Холмс встретил меня на крыльце-террасе, увитой зеленью и заставленной экзотическими растениями. Тут же помещался и обеденный стол, накрытый на две персоны, из чего я заключил, что время моего приезда совпало как раз с обедом. На приведение себя в порядок я потратил, в предоставленной мне комнате, не более пяти минут, после чего присоединился к хозяину, и мы оба уселись за стол.
После обеда, прошедшего быстро и не сопровождавшегося никаким особенно интересным разговором, Холмс попросил меня к себе в кабинет, куда, признаюсь, я вошел не без некоторого трепета, — как в нечто священное, где плодотворная мысль гуманнейшего человека нашла себе тихий приют. Кабинет первого сыщика Европы представлял собою совокупность простоты со строгой обдуманностью: ни одна вещь, начиная с длинного ряда шкафов, наполненных аккуратно подобранными томами, большого письменного стола, свободного от всяких убранств, за исключением полного комплекта письменных принадлежностей, рассчитанного до мельчайших подробностей, удобного и глубокого кресла с покатой спинкой и кончая целой коллекцией фотографических карточек, всевозможной величины, с разнообразнейшими автографами, большая часть которых принадлежала лицам высокопоставленным и хорошо известным, ни одна вещь не выглядела случайной или ненужной; все лишнее отсутствовало здесь так же, как тот непригодный балласт, который всегда так искусно отбрасывался Шерлоком, при его мощном стремлении к истине. Над камином висел поясной портрет с размашистой подписью внизу: «Дорогому другу и учителю Ватсон».
Вслед за нами лакей внес в кабинет кофе с ромом и, отворив стрельчатое окно, выходившее в сад, засаженный в этом месте цветочными клумбами, немедленно удалился. В комнату полилась ароматная струя. Холмс протянул мне свой золотой с рубиновой короной портсигар, очевидно, подарок какой-нибудь коронованной особы, затем, взяв и себе штуку, медленно чиркая спичкой, заговорил.
— В прошлую нашу встречу разговор у нас коснулся умственной нищеты современного человечества. Теперь пойдем дальше. Пробуя суммировать нищету умственную с нищетою духовной, наличность которой в настоящее время слишком очевидна, мы получим известное абстрактное понятие, которое, на основании своих данных, может быть вполне названо центробежной силой, действующей в круге вселенной, центром которой служит культура икс. Идя еще дальше, делаем следующее исторически-известное построение: греческая культура плюс нечто равно древнегерманской культуре; древнегерманская культура плюс нечто равно культуре последнего времени или современной. Итак, как видно, атмосфера культуры постепенно сгущается ввиду приближения к культурному центру, принятому нами за х, т. е. центростремительная сила, именуемая прогрессом, действует в присвоенном ей направлении, развивая нарастающую скорость. Но, с другой стороны, при внимательном исследовании, мы можем убедиться в том, что постепенно увеличивающаяся скорость центробежной силы или, как мы ее назовем, оттяжки, нарастает прямо пропорционально силе центростремительной. Проще, — увеличение прогресса влечет за собою увеличение регресса или, — прогресс равен регрессу.
Холмс на минуту остановился, сильно затянулся и после небольшой паузы продолжал:
— Если же прогресс равен регрессу, то, сократив плюс на минус, не получим ли мы нуля? А если так, то культурный х в данный момент далек от нас так же, как и всегда: он для нас, людей современных, такая же фикция, какой он был для наших предков и будет для наших потомков. Такая фикция, как и для г. г. дикарей.
Я молчал, подавленный логикой моего собеседника. Холмс продолжал:
— Сколько раз я самолично убеждался в правде вышесказанных выводов. Общественные язвы, которые мне приходилось вскрывать, указывали мне, хорошо знакомому с уголовной историей, на перемену, происшедшую в терминологии понятий: то, что прежде было отвратительным — сделалось худым, худое — лишь обыкновенным и т. д. Да что говорить, даже преступления последних лет моей практики разнятся от преступлений начала моей деятельности.
Он замолк и, откинув голову на полукруглую спинку кресла, скрестил свои руки.
Я сидел не шевелясь. Слова сыщика, так хорошо знающего существо с кличкой «человек», продолжали звучать у меня в ушах, вызывая какое-то неприятное чувство, похожее на раздражение.
— Но истинная культура, к прискорбию, неразрывно связана со счастьем, которое, не входя в точное определение его, есть не что иное, как стройное, гармонично целое благополучие, — заговорил снова Холмс, обращаясь в мою сторону, — поэтому, при отсутствии первого, должно отсутствовать и второе. Вот вы сейчас явились из страны, где идет борьба за свободу, в страну, где она уже давно покоится на крепких устоях. И что же, обойдите всю Англию вдоль и поперек, всмотритесь в едва уловимые детали жизни одного из самых передовых народов, и вы увидите, что счастье остается тут таким же неуловимым призраком, как и в стране каких-нибудь готтентотов. В общем, свобода есть предельная грань нашего полета.
После этого разговор перешел на то, что Холмс готовит интересный труд: «Теория сыска», руководство для сыщиков и любителей этого дела, наглядно иллюстрированное случаями, взятыми из его практики.
— Однако, уже вечереет, между тем, мне бы хотелось показать вам своих новых друзей — пчел, которым я посвятил свое время после того, как оно у меня оказалось свободным, — сказал Холмс.
Он встал и направился к двери, я последовал за ним.
Мы вышли в сад и, свернув влево, пошли по длинной каштановой аллее, другой конец которой соединялся с парком. Везде замечался образцовый порядок, повсюду чувствовалась заботливая рука.
Я выразил свое восхищение.
— Моя натура не признает дробления, — сказал мой спутник, — раз я чему-нибудь отдаюсь, я отдаюсь всецело. Впрочем, оно так и должно быть; с моей точки зрения, принцип этот равноценен заповеди.
Мы подошли к пологому скату, представлявшему собою обширную поляну, покрытую зеленым ковром коротко подстриженной травы, с развесистыми кленами, толпившимися вокруг. На всем протяжении ее виднелись хорошенькие домики-ульи.
— Вот где я провожу большую часть своего дня, — сказал Холмс, — и, признаюсь, провожу с наслаждением. Поразительная энергия и безграничное трудолюбие этих маленьких существ находят непосредственный отзвук в моем Я.