— Стало быть, канун да ладан розенкранцам, полониям, лаэртам и офелиям? — поддел его я. — И он всё равно свят?
— Гамлет не отшельник, он имеет высокий социальный статус, нормы и законы общества не преступает. Розенкранц и Гильденстерн предают его — он поступает с ними, как с предателями принца. Они нарушили принцип: «Не делай другому того…» — и за это поплатились. Поступи они по закону чести и предупреди Гамлета об опасности, были бы живы. Они — существа со свободной волей. В смерти Полония, случайной, кстати, и неумышленной, Гамлет после раскаивается, но тяготящий его долг перед убитым отцом давит непереносимо — и подавляет все остальные ощущения, раскаяние в случайном убийстве, любовь к Офелии, мирские забавы — всё теряет цену…
— То есть Цветаева рассуждает сугубо по-женски?
— А разве нет? Впрочем, — неожиданно задумался Литвинов, — тут я не прав. Она рассуждает не по-женски. Эта женщина, с исступлением восславившая торжество страстей, не видя их гибельности, была очень грешна, хоть и жила вне этих категорий. Страсть — наваждение. Но как тьма по существу своему не имеет состава, а есть оскудение света, так и страсть не есть полнота духа, но его оскудение. Цветаевой не нужна Истина, стихии и страсти — её ценности, отсюда искривления метрики и даже искажения чувств. Я не люблю перекошенные стихи Цветаевой, но в чём-то понимаю её. Суть поэзии не в выражении Истины, с этим и проза прекрасно справляется, но в выражении невыразимого. Но чтобы верно выражать невыразимое — нужно не знать Истину, ибо Она всё делает выразимым. Именно поэтому я, начни писать стихи, буду никудышным поэтом. Цветаева же не знала Истины, но не искала и невыразимого — она просто, как ком с горы, неслась по всем ухабам дурных женских страстей. Однако главный недостаток любой талантливой женщины в том, что она перестаёт быть женщиной, а превращается в художницу, актрису, поэтессу. И потому она нелюбима и нежеланна. Но осмыслить себя в иных, не женских, но человеческих категориях она не может. Не помню, кто обронил, что мужчина может написать роман без единого женского персонажа, если не считать квартирной хозяйки и лошади, но женский роман без мужчин невозможен. В итоге она творит перекошенное поэтическое действо, антиженское и антилюбовное, если назвать вещи своими именами — дьявольское. Цветаева в истории с Гамлетом тоже рассуждает не по-женски. Это дьявольское суждение.
Я, наконец, решил высказать потаённое.
— Ты извини, но мне показалось, что цветаевский диалог Гамлета с совестью — был прочтён для тебя. Тебя явно упрекали в отсутствии любви.
— Наверное. Я даже вспомнил чуткую душу.
— Что? — не понял я.
Литвинов же, философично откинувшись на стуле, сказал, что «Чуткая душа» — это чудесное стихотворение Саши Чёрного. И негромко прочитал, в отличие от Аверкиевой, без всяких эмоций.
— Сизо-дымчатый кот, равнодушно-ленивый скот, толстая муфта с глазами русалки, обошёл всех, знакомых ему до ногтей, обычных гостей… Потёрся о все знакомые ноги, и вдруг, свернувши с дороги, клубком по стене, спираль волнистых движений, повернулся ко мне и прыгнул ко мне на колени. Я подумал в припадке амбиции: конечно, по интуиции животное это во мне узнало поэта. Кот понял, что я одинок, как кит в океане, что я засел в уголок, скрестив усталые длани, потому что мне тяжко. Кот нежно ткнулся в рубашку, хвост заходил, как лоза, и взглянул мне с тоскою в глаза… «О, друг мой! — склонясь над котом, шепнул я, краснея, — прости, что в душе я тебя обругал равнодушным скотом…» Но кот, повернувши свой стан, вдруг мордой толкнулся в карман: там лежало полтавское сало в пакете. Нет больше иллюзий на свете!
Я понял, что мне легче стать миллионером, чем сделать Литвинова сентиментальным, и, после того, как жаркое, наконец, было разложено по тарелкам, вернулся к Шекспиру.
— А ты сам веришь, что автором «Гамлета» является Шекспир? Об этом много споров.
Литвинов не согласился.
— Таких случаев — неуверенности в авторстве — в литературе мало, и надо внимательно проследить, какова причина подобных сомнений. Чаще всего, как в случае с Шолоховым, написанное явно превышает умственный и культурный уровень самого писателя. Но в случае с Шекспиром причина просто в снобизме некоторых англичан. Они не хотят смириться с тем, что автор гениальных вещей — простой актёр и драматург. Отменно получилось, правда? — кивнул он на жаркое.
— Вкуснятина, — согласился я. — Чаще всего говорят, что автором был Фрэнсис Бэкон.