– И тогда-то вы нашли мой адрес.
– Нет, не совсем. В конце концов я почти перестал выходить на улицу куда-то кроме моста и станции, поэтому друзья посоветовали мне отправиться на дачу, подальше от дома и от сводящих меня с ума вещей. С собой я прихватил только ноутбук, блокнот и книгу того самого публициста, один из его романов. Там, на просторной даче мне даже немного полегчало: хоть и не сразу, но я теперь спал по ночам. У меня получилось кое-как нормализовать режим, и я даже вернулся к работе, но постепенно. Все же мне нельзя было загружаться и переутомляться. Тогда я решил, что чтение – лучшее лекарство, чтобы забыться и перевести мысли в другое русло. И так я провел несколько дней, заглатывая главы книги одну за другой, пока…
Я остановился. Иван глядел на меня, как и прежде: устало, но не без искорки неподдельного интереса.
– «Отцы и учители, мыслю: «что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить». Эта цитата была обведена несколько раз, бешено, с видимым надрывом. И в мыслях вновь всплыла девушка, вновь всплыли рельсы, дуб и флэшка… Стоит ли рассказывать, что я вернулся домой? Ничего не оставалось, кроме как обратиться к психологам. Многие предположения они делали, много чего прописывали пить после завтрака, перед обедом, во время ужина, полдника, лежа в кровати, плача от одиночества и так далее, и так далее… И стоит ли рассказывать, что это ни к чему не привело? На протяжении года я как завороженный брел до моста и шел еще дальше, на железные пути. И искал там, на железных путях какую-то зацепку. У моста отыскивал какую-то точку, а у дуба… А дуб казался неразрешенным с самого начала, рядом с ним не было совершенно ничего, только красивый вид на мост и другой берег… И тогда-то, копошась в оставшихся старых вещах, я наткнулся на листик бумаги, сверху которого крупными буквами было написано знакомое «AL514D52115», а с обратной стороны – этот адрес с пометкой «человек, который вылечит любой недуг». Посчитав, что это мой последний шанс, я приехал сюда в надежде найти того самого врача.
Я достал помятую бумажку и показал Гесманову. Тот с любопытством рассмотрел ее и тихонько цокнул.
– Знаете, в жизни бывают странные вещи, – начал он своим привычным уставшим баритоном, глядя мне в глаза и продолжая улыбаться, – вещи, кажущиеся порой дикими, несерьезными, невероятными. Вот вы сказали: «Может быть, она была богиней, что вылезла из дуба и приобрела по- человечески нечеловеческую красоту?» А может быть, некогда она действительно была богиней лесов, озер и рек, которая спустилась с трона своего, чтобы одарить светом своим какого-нибудь угрюмого путника? Кто знает, что могло происходить когда-то замного «до» наших времен или давным-давно «после». А может, то вовсе происходило за пределами сего непостоянного времени? Кто еще может верить в то, чего не видит? Только безумец верит. Только оскверненный. Душою больной и сердцем немощный. Только он способен допустить, что видимый его мир не будет единственным истинно существующим, что вера людей его времени канет в кандалах пришедшего будущего, что сам он не более чем набор химических и биологических распадов. Как много безумцев готово поверить в сказанное мной? Мало, на самом деле. Но вы думаете, от этого безумцев стало меньше? Нет, каждый оскверненный несет печать собственного верования… Был я когда-то знаком с человеком, который оказался достаточно безумен, чтобы избавиться от частички себя.
Гесманов облокотился на стул и теперь покачивался взад-вперед, глядя добродушным, простым, выжигающим взглядом.
– Был человек этот взбалмошный, бездумный, но далеко не глупый. И поступал он так, как хотелось ему: захотелось, например, извести другого за не тот взгляд – изводил, хотелось ему бодаться с собутыльниками – бодался. Или понравилась ему девушка в пригородном поезде – влюбился моментально! Одна чума ведает, что та девушка нашла в хорошем, но нагловатом идиоте, – девушки вообще любят идиотов, приписывая храбрость и грубоватость к силе духа, – однако спустя какую-то крохотную недельку они сошлись, и, знаете, как в тех стихах: «Они сошлись – вода и пламя…»