Из внутреннего кармана пиджака я достал сложенную надвое бумажку. Это была последняя фотография, на которой изображены я и та самая девушка.
Мы сидели под тенью густого дуба. Я прильнул к ее щекам. Нежно и тепло.
Она была очень красивой девушкой.
Очень.
Жаль только, что я совсем ее не помню.
Покидая земные просторы
Пульс участился, дыхание потяжелело, вены на лбу отбивали военный марш. Капли пота сползли по животу к подбородку. Небось, морда красная вся. Была б здесь Ася, посмялась надо мной.
– Уф…
– Еще немного, потерпите.
Вот так и бывает: проснешься с утра никакой, проклянешь жизнь пару раз в душе, проглотишь кофе с омлетом, насилу поотжимаешься, чтоб тело вспомнило физ-нагрузку, а потом будешь буравить потолок под ногами. Каждый день одно и то же, одно и то же.
Скучно все.
Скучна работа, скучны будни, а выходные совсем невыносимы. Сидеть, смотреть в телик и умирать без дела в ожидании следующего дня. Или вовсе ожидая очередного отпуска.
Скучно все это, ей-богу. Индифферентное существование какое-то.
А хотя дал бы в лоб дуракам, которым неинтересно на Земле. Не понимают они прелести того, как можно ранним утром выйти на улицу в одной майке и шортах и трясти в руке тяжеленький пакет с мусором. Под ногами твердый асфальт, над головой голубые облака, а впереди многоэтажки высятся. Подойдешь к мусорке и, напрягши руку, ка-а-а-ак швырнешь в контейнер. И дальше пошлепаешь к магазу. Там достанешь холодного пива, прямо из холодильника, откроешь, – и тотчас темное пенистое по животу потянется.
Хорошо так. Особенно когда поживешь с недельку в невесомости. Конечно, в том, чтобы парить, как бревно в воде, есть своя забава. Одно «но»: больно быстро надоедает. Календари с фотками деревьев не помогут, потому что висят на металлической обшивке.
Но что-где, а там все же витает своя красота.
Вообще космос смахивает на женщину: бездонный, холодный, капризный, но очень красивый.
И мусора в нем через край.
Красиво-то там красиво, конечно, но тяжко… Вокруг сплошные балки, панели, кнопки, рычаги. А за малюсеньким окошком, далеко-далеко внизу где-то маячит домик. А в домике Ася готовит ужин на человека с четвертинкой. Или читает. Или смотрит что-либо…
Ну, ничего, не убудет. Не пропал раньше, не пропаду и сейчас. Я дышу, я живу, голова болит, мысль мыслится – и это славно. Значит, и остальное приложится.
– Все, – сказала женщина с холодно улыбающимися глазами.
Койка заскрипела, зашевелилась, поехала. Теперь я лежал как обычный человек на обычной лежанке. Кровь перекочевала к ногам, и мне стало немного легче. Женщина наклонилась, чтобы дать моему закованному телу немного больше свободы.
– Вы на кардио были? – спросила она.
–А вы знаете, как приятно бросить мусорный пакет в мусорку? – вдруг спросил я.
Ожидаемо, женщина посмотрела так, как смотрит врач-невролог на космонавта, задавшего глупый вопрос: как мать на ребенка.
На чужого.
Снисходительно-понимающе и добро.
– Конечно, – ответила она, отстегнув последние ремни на ногах, – а еще приятно посуду мыть за всей семьей, стирать, таскать продукты и много чего еще.
– Нет, вы неправильно меня поняли.
Я и сам не понял, к чему это ляпнул. Однако продолжил:
– Вы привыкли к гравитации, знаете ли. Тот факт, что кружка стоит на тумбочке, – для вас обычное явление. А представьте, что вы ставите эту кружку на столик, но вдруг она взлетает. И вы неожиданным образом взлетаете. И ваша голова «взлетает», потому что кровь прибилась к ней.
Она слушала отвлекаясь, индифферентно усевшись за компьютер и приступив к скучным формальностям.
– Одним словом, космос не так романтичен, как о нем принято рассказывать.
Я уселся поудобнее, разглядывая ее бесстрастное лицо. Женщина хранила великое молчание и сосредоточенно-отчужденный вид.
– Кислород ненастоящий, еда – перемолотая смесь, спать неудобно, да еще приходится следить за техникой, чинить неполадки. Вне корабля, между прочим. А это – пожалуй, самое опасное дело.
– Почему тогда пошли в космонавтику, если не нравятся полеты? – как гром среди ясного неба мягко спросила она.
– Меня попросили заменить, – ответил я.
Она подняла голову. Взгляд был такой же материнский, что и прежде. Как мне показалось, теперь в его свете была щепотка ошарашенности.
Отчасти я не врал.
Поначалу должен был лететь опытный дружинник. Но он заболел.
По официальной версии.
Запой на неделю – общепризнанная болезнь.
Отменять полет не хотели, да и значимость того салаги, как мне потом сказали, была скорее номинальной. Посему одним добродушным старичком-генералом и стаей несогласный было принято решение послать какого-нибудь новобранца из тех, кто на протяжении двух лет испытывал на себе тяжесть замкнутого пространства и легкость свободного падения. Пошли по списку из тех, у кого хорошие показатели: