Кому станут интересны эти подробности? Только самому г-ну Бавардажу, конечно.
Сам г-н Бавардаж, между прочим, организовывал ресторан. А г-н Бавардаж обожает добрые имена, что еженощно посещают скромное королевство. Не менее сильно г-н Бавардаж обожает и собственное имение, которое по скромности врожденной назвал невероятно просто – «Паради Аэрье». Всякий раз нам оставалось благоговейно вслушиваться в каждый всплеск великолепного баритона, как дело доходило до потрясающих гостей. Само собой, мы ежечасно выслушивали всяческие напутствия прекрасного г-на Бавардажа.
Особенно в моменты ярчайшей экспрессии восхитительной натуры.
Особенно напутствий такого рода, какие пришлось испытать сейчас:
– Великолепно мы устроили наш день! Столы пустуют и «кьюсин» давно остыл, а «авити» ждут не дождутся часа! Пускай их скука утомит, как вы меня, поскольку с высшей радостью и счастьем мой верный, дорогой мой «гю» принял решение оставить светский пост! Как отдыхается бездельнику? Прекрасно? Я рад, я рад, что смог вас одарить минутою, потраченной впустую. Это доказывает, впрочем, как я плох. Да, к сожалению, я плох! Ох, я ужасен! Метрдотель не может проследить за невозможно наглым «парессу» – такого быть не должно! Что ж, в этот раз ошибок избегу и направляю вас в уборную, несносный! Желаете же в лени утонуть? Так вдоволь насладитесь этой ношей, блюдя священную невинность «авити». Идите и подумайте о том, как искупить вину!
– Простите. Этого больше не повторится. Могу ли я идти?
– Не слышу: как? Еще раз повторите-ка мне: как?
Как-как, как-как… Вот как-то так и наперекосяк:
– Прошу прощения. Мне стыдно оттого, что стыдно вам. Отныне оного совсем не повторится. Могу ль идти и выполнять свой долг, чтоб более не смел тревожить я ваш чуткий слух и душу грустную, столь утонченную сверх всяких мер приличия?
– Конечно! Правильно! «Ма щер», не забывайтесь – где вы находитесь, вот там и оставайтесь.
– Благодарю и с радостью примусь за новый труд.
– Я рад, я рад! Туда вам и дорога к искупленью!
–Идти ли мне?
– Конечно, мой хороший, уходите! О, это вы, Антонио Слепцофф! Принц вечной красоты, ценитель дам! С какою прелестью явились в этот раз? Позвольте мне, повинному пажу, поцеловать тончайшей грани ручку! Прошу, пройдемте в наш роскошный ресторан, предназначаемый для герцогов и дам!
Г-н Бавардаж тотчас удалился с только что прибывшим и не успевшим оглядеться своим привычным томным видом Антоном Слепцовым и его новой блестящей граненой прелестью – блондинкой, у которой, должно быть, и должно быть имя, но я его ни разу не услышал. Наверное, оно и было произнесено в продолжении всего вечера, но я склонен сомневаться в этом.
Путь оставался один – в опочивальню просроченных идей.
В уборной, к счастью, было тихо: веселые всхлипывания великосветских владык и владычиц сердец владык будто бы не могли просочиться сквозь демпфирующий слой бледно-голубой керамики, похожей на миниатюрные зеркальца. Легкие вскрикивания, глухой смех, звон посуды и цоканье клавиш самого Джордана Жемона еле доносились до меня. Никто за все это время не пришел с ведомостями переполненного мессера-желудка или же по наитию, как бы сказал г-н Бавардаж, драгоценного «вэсси» – вся красота была снаружи.
И Офелия была по ту сторону.
Казалось, должно же было произойти что-нибудь прекрасное иль до того необычайное, что могло бы перевернуть этот обычный великолепный вечер нескончаемых встреч.
Но нет.
Лишь кроны темного дерева пошатываются за хрупким оконцем под скрип качелей, а рядом, в конусе тусклого света, сидит мелкотня, играющая в «чаепитие». Маленькие мальчонки в хлопковых рубашонках и дурочки-девчонки в платьицах со стразами попивали невидимый черный чай со сливками и заедали выдуманными пряниками на меду.
Поистине, к ночи заглядывает превосходная жизнь.
Грисейная роща
Где я?..
Что со мной?..
Почему…
Ветви склонились над выжженной землей. Черные плоды позабыли узоры цветения. Молчаливо горбятся стертые башни. Потускневшее солнце застыло в полотне тумана.
Я один.
Неясный, но назойливый шепот мертвой тишины вторил мыслям.
Где я?..
Где я?
Где я?!
…
Ничего. Пора вставать.
На мне были тяжелая кольчуга, стертая кираса, крупные наплечники, латные наручи, перчатки, тассеты, наколенники, поножи. Забрало помятого шлема срослось с лицом, и через зубцы его я видел мир. С булавой в руке я верил, что донесу имя моего Неба. С булавой в руке весь мир был живой и дивный, будто в существе его воцарилось нечто негасимое и очаровательное. С булавой в руке я бился за жизнь, пышущую мимозами, и другие роняли кинжалы, мечи, кирки, провозглашая имена Неба.