Рикардо торопливо глотал суп.
— Уже поздно! — сказал он. — Нельзя терять время!
После того, что было ночью, Орасио особенно стеснялся Рикардо. Однако не подозревавший об этом ткач был озабочен только тем, чтобы не опоздать на фабрику:
— Пойдем!
Они вышли, захватив корзинки с провизией, которые им приготовила Жулия. Было хмурое ноябрьское утро; солнце еще не показывалось, холодный резкий ветер стегал их по спине.
По дороге шагало много рабочих: мужчины с поднятыми воротниками старых пальто, женщины, кутающиеся в темные платки, мальчики двенадцати-четырнадцати лет в заплатанной одежде, с рукой в кармане, — в другой была корзинка с едой. Все торопились — на фабрике надо быть без пяти восемь, приди они на минуту позже, у них вычтут из заработка за целый час.
Уже много лет пригороды Ковильяна видели по утрам — будь на дворе солнце или дождь — эти черные вереницы трепальщиков, чесальщиков, прядильщиков, ткачей, направляющихся на работу.
Тайны текстильного производства открывались рабочим Ковильяна еще с детства. Молодые наследовали от стариков искусство превращения овечьей шерсти в ткани. Так шло из поколения в поколение…
Рикардо оказался малоразговорчивым спутником. Да и другие шли молча. Все спешили. Черные фигуры шагали порознь или группами, и у всех была единственная забота — прийти вовремя!
Когда они достигли холма, с которого открывался вид на Карпинтейру с ее фабриками, раскинувшимися по берегу реки, Орасио увидел новые сотни черных силуэтов: это были текстильщики, направлявшиеся на работу из Ковильяна. Фабрики дали первый гудок. Орасио шел озабоченный и в то же время охваченный любопытством — как-то пойдет его работа? С каждым шагом у него возникали новые тревоги и надежды — ведь в это утро начиналась его новая жизнь.
Когда они дошли до фабрики Азеведо де Соуза, Рикардо, который работал на другой фабрике, распрощался с ним.
Орасио почувствовал себя совсем беззащитным…
Он остановился у широких ворот. Мимо проходили рабочие. Он никого из них не знал, в этой толпе он был одинок. За воротами шла мостовая, в конце которой возвышалось здание фабрики. Во дворе Орасио поискал глазами Матеуса, брата Мануэла Пейшото, но нигде его не увидел. Вслед за другими он робко вошел внутрь. Матеус находился тут. Мастер был одет в комбинезон, открытый сверху, так что видна была рубашка с галстуком. Сильный, высокий, широкоплечий, он был похож на кавалериста; глаза его глядели повелительно. Он был гораздо моложе брата.
— Добрый день! — ответил Матеус на приветствие. — Идем со мной!
Они прошли через цехи первого этажа и поднялись по лестнице на второй. В цех входили рабочие. Они уже переоделись в старую одежду и теперь становились у машин, расположенных рядами и заполнявших всю площадь цеха.
Матеус подошел к прядильным машинам.
— Будешь учиться на прядильщика. Кто хочет стать хорошим ткачом, должен начинать именно с этого. — Он подозвал проходившего мимо мастера: — Послушай, Сампайо, вот тот парень, о котором я тебе говорил. Приставь его к машине.
Сампайо взглянул на Орасио:
— Ладно. Я сейчас должен уйти, но скоро вернусь. Ты оставайся здесь. — Он обратился к одному из рабочих: — Педро, вот тебе ученик.
Молодой прядильщик с неприязнью оглядел Орасио с головы до ног. Матеус и Сампайо ушли. Послышался второй гудок, и мгновенно на всей фабрике заработали машины.
Прядильные машины представляли собой длинные, низкие механизмы: на каждом из них скользила каретка с веретенами. Пространство между неподвижной и движущейся частями машины то увеличивалось, то уменьшалось в зависимости от того, отступала или приближалась каретка. Параллельно, на очень близком расстоянии были расположены сотни нитей — каретка их натягивала и скручивала. Четверо подростков бегали вдоль машин, пристально глядя на нити; ловко подхватывали те, что обрывались, и быстро присучивали их…
Занятый работой, Педро не обращал внимания на своего ученика, а тот, прислонившись к стене, чувствовал себя совершенно потерявшимся: боялся двинуться, не знал, что делать с руками, куда смотреть. Стоявший неподалеку у своей машины рослый рабочий насмешливо поглядывал на него, перемигиваясь со своим напарником и как бы спрашивая того: «Что это за верзила тут торчит?» Немного погодя Орасио заметил, что и мальчишки, соединявшие нити, — такие же, как и он, ученики, — время от времени оборачивались в его сторону и пересмеивались. Он догадывался, что эти улыбки относятся к его возрасту — мало кто приходил учиться ремеслу после двенадцати лет, — и это злило его. Даже Педро, уже опытный рабочий, был моложе Орасио.
Наконец вернулся Сампайо. Мастер не любил тратить время на учеников, и они обучались сами — месяц за месяцем, год за годом. Так повелось еще с тех времен, когда на фабрике работали от зари до зари. Так обучался когда-то и он, и немало тогда получил зуботычин — теперь-то этою и в помине нет… Но этим великовозрастным учеником, которого поручил ему Матеус, Сампайо решил заняться лично.
— Это просто, — начал он. — Вот бабины с ровницей — она похожа на шерстяную пряжу, но еще не скручена. Теперь смотри!.. Концы нитей присоединены к веретенам… По мере отхода каретки эти нити становятся все тоньше и тоньше. Видишь?.. Когда каретка доходит до конца, веретена скручивают нити, а при обратном движении нить наматывается на шпулю… Понятно?
Орасио ничего не понял, но предпочел смолчать.
Мастер велел остановить каретку.
— Видишь, как она устроена?
— Вижу… — робко проговорил Орасио.
— Хорошо! Сейчас главное — уметь присучивать нить. Остальному научишься со временем.
Сампайо протянул руку и порвал одну из нитей:
— Смотри, как надо присучивать. Соединяются два конца… вот так, как я показываю… — Повернувшись к Педро, он приказал: — Теперь показывай ты. Только будь терпелив. А ты становись рядом!
Каретка снова задвигалась…
Орасио, следя за движениями Педро, тоже начал бегать вдоль машины. То, что мастер просил прядильщика быть терпеливым, показалось ему унизительным…
Не прошло и трех часов, как Орасио удалось присучить нить без остановки каретки. Педро похвалил его, но сказал, что это нужно делать быстрее. Немного погодя Орасио снова соединил оборвавшуюся нить. Теперь он чувствовал себя уже увереннее.
В перерыв он уселся в столовой рядом с Педро, чтобы съесть суп, хлеб и сардины, которые дала ему с собой Жулия. Рабочие постарше толковали за едой о каком-то уволенном товарище — Паредесе. Все отзывались о нем тепло и сожалели о его судьбе. Но Орасио показалось, что они не говорят всего, что думают, будто кто-то из присутствующих мешал им. Больше других возмущался чесальщик Трамагал и при этом искоса поглядывал на Орасио. Один из рабочих сказал:
— Он прогулял за год всего четыре дня. За это не увольняют… Это только предлог. А суть в том, что он стар и, конечно, работает медленнее. Скоро так же поступят и со мной…
Орасио взглянул на говорившего. Это был старик с редкими седыми волосами и глубоко запавшими глазами.
— Эта участь ожидает каждого из нас, старых рабочих, — добавил старик.
Наступило молчание; рабочие задумались, некоторые даже перестали жевать.
Трамагал не соглашался со стариком:
— Паредес еще хорошо работал. Никто лучше его не знал машины. Всю жизнь он проработал на фабриках. Теперь он, правда, стар, но многие молодые ему и в подметки не годятся. — Он посмотрел на парня, который сидел слева от Педро. — Его уволили потому, что хотели дать место другому! По протекции!..
Парень запротестовал:
— Никакой у меня протекции не было, слышишь?
— Да знаю! Но когда тебя перевели на место Паредеса, Педро стал прядильщиком, а на его место приняли нового ученика…