Дойдя до площади, он на несколько минут задержался у строящегося нового рынка. По дороге в город Орасио размышлял о том, что он скажет своему крестному отцу Маркесу и что от него услышит. Теперь же он старался ни о чем не думать, чтобы опять не вернулось чувство тревожной неуверенности. Шагая дальше, он вспомнил базар, куда еще мальчиком приезжал с отцом, привозившим форель для доктора Каэтано от доктора Коуто… Орасио хотелось как можно скорее поговорить с крестным, но в то же время он побаивался этого разговора. Наконец он решился и ускорил шаг.
Заведение Маркеса находилось поблизости, на улице, зажатой между двумя рядами старых домов. То была бакалейная лавка, обслуживавшая жителей этого бедного квартала. В глубине ее виднелась полуоткрытая дверь, которая вела в мрачное складское помещение. Оттуда и появился вызванный приказчиком хозяин.
— А, это ты, парень! Давненько мы не видались! Еле тебя узнал!
Маркес был толстый, невысокого роста. Прежде он держал таверну в Мантейгасе; в то время Жоаким и пригласил его к себе в кумовья. Позднее Маркес переехал в Ковильян, приобрел эту бакалейную лавку, а таверну уступил брату. В первые годы он летом приезжал в Мантейгас купаться в теплом целебном источнике. Потом перестал, и с тех пор Орасио видел его всего лишь один раз. Однако на рождество Маркес всегда посылал ему двадцать эскудо и письмо с пожеланием счастья всей семье. Получив деньги, сеньора Жертрудес говорила: «Надо будет попросить написать крестному от твоего имени и поблагодарить его. Он никогда о тебе не забывает, и ты должен помнить о нем. Кум очень богат, а детей у него нет; умирая, он наверняка тебе что-нибудь завещает». Но со временем сеньора Жертрудес перестала так говорить: стало известно, что у Маркеса, помимо жены, есть молодая любовница… Как бы там ни было, Орасио привык считать крестного важной персоной: ведь он обосновался в городе.
Сейчас Маркес расспрашивал Орасио о здоровье родителей и знакомых в Мантейгасе и, так как юноша сказал, что недавно вернулся из Лиссабона, принялся восхвалять столицу, куда в свое время ездил.
— Что же привело тебя ко мне? — спросил он наконец.
— Я хотел повидаться с вами, крестный, и попросить об одном одолжении…
Маркес замер в тревожном ожидании — не последует ли за этим просьба о деньгах?
— Ну, говори… — пробормотал он.
Тогда Орасио, путаясь, заговорил о своем желании бросить жизнь пастуха и устроиться на работу в Ковильяне.
По выражению лица крестного Орасио понял, что его ожидает отказ. Он объяснял Маркесу, что умеет делать, когда в лавку вошла какая-то женщина. Маркес сразу же забыл об Орасио. Опередив приказчика, он оперся руками на прилавок и обратился к покупательнице:
— Добрый день, сеньора Ана! Как поживаете? Что прикажете?
Из своего угла Орасио видел, как крестный отвесил сахар и рис, затем завернул стеариновую свечу.
Наконец покупательница вышла, и Маркес вернулся к Орасио:
— Нелегкое это дело, мой мальчик… Совсем нелегкое… Я хочу тебе помочь, можешь не сомневаться, но не знаю даже, как за это взяться. У кого есть место, тот его не бросает, как бы мало ни зарабатывал, а набирать новых людей никто не хочет — вот почему здесь многие ходят без работы. У нас еще ничего, в Лиссабоне и в Опорто куда хуже, а о загранице и говорить не приходится! Каждый день читаешь в газетах страшные вещи. Даже в таких богатых странах, как Америка, — миллионы безработных. Выручает только война: одних убивает, другим дает работу… Если бы не это, пришлось бы совсем плохо. А в Португалии, которая ни с кем не воюет, видишь, что делается… — Он на мгновение задумался и затем добавил: — Я понимаю твое положение… Очень хорошо понимаю… Тебе хочется зарабатывать немножко больше. Ты не видишь для себя будущего. Но времена, брат, тяжелые… — Он кивнул в сторону паренька-приказчика: — Вот, посмотри на этого. Когда стало известно, что мне нужен приказчик — прежний умер от тифа, — набежало больше двух десятков. И каждый с рекомендацией! Одного рекомендовал даже муниципальный советник! А некоторых просили устроить хотя бы без жалованья, только за харчи да одежду. Но я не люблю кого-либо эксплуатировать. — Он важно посмотрел на приказчика. — Я плачу ему двадцать пять эскудо в месяц. Вот какие дела!.. Всегда на одну кость тысяча собак… Ты пастух, и у тебя есть работа. Хочешь совет? Оставайся пастухом! Правда, зарабатываешь ты мало, и пастуху никогда не выбиться в люди. Но наберись терпения! Подожди лучших времен!
Заметив, что Орасио помрачнел, Маркес заговорил мягче:
— Я ведь хочу тебе добра, только добра. Но что я могу поделать? — Он замолчал, как бы роясь в памяти. — Нет, ничего не вижу подходящего… — проговорил он. — Прежде оптовики, когда мы им делали заказы, старались нам угодить. А теперь им на все наплевать. Вот что принесла нам война, все огрубели. Тебе продают товар с таким видом, будто делают одолжение. Тебе не уделяют никакого внимания. Хочешь — бери, не хочешь — отправляйся в другое место! — Маркес снова взглянул на приказчика: — Даже этот мальчишка, у которого еще молоко на губах не обсохло, как-то Позволил себе нагрубить покупательнице. Представь себе, покупательнице, которая много забирает и всегда расплачивается наличными! Конечно, я его заставил извиниться, и если бы он не попросил прощения, я вышвырнул бы его на улицу! В моем магазине я безобразий не допущу!
Озабоченный своими мыслями, Орасио невнимательно слушал крестного. А Маркес, не замечая этого, продолжал, несколько изменив тон:
— Если я что-нибудь узнаю, то извещу тебя. Но заранее предупреждаю: не очень надейся. Ты не представляешь, как я сожалею, что не могу помочь. Я ведь большой друг и тебе и твоим родителям. Они очень порядочные люди!
Орасио вышел подавленный. Его расстроил не только сам отказ, но и все, что он услышал от Маркеса. Ему показалось, что все в заговоре против него, так как и в Лиссабоне ему говорили почти то же самое. Но он вспоминал теперь, что еще с малых лет часто слышал о людях, которые голодали, искали работы и не находили ее, о тщетных просьбах, с которыми они повсюду обращались… Значит, так повелось еще с давних времен… Просто он, будучи мальчишкой, не задумывался над этим.
Орасио был очень удручен и не замечал, что идет не в ту сторону. Выйдя на другую улицу, он прошел мимо казармы, потом миновал несколько фабрик. Он брел без цели, поглощенный своими мыслями. «Вот и крестный увидел, что у меня нет будущего!» Он возмутился: «Нет, пастухом я не останусь. Сейчас же пойду к Мануэлу Пейшото. Он мне не откажет. Пожалуй, лучше служить в магазине, чем работать на фабрике. А если по вечерам еще буду учиться, из меня выйдет толк. Со временем могу даже стать важным господином. Так бывало со многими. А пока придется потерпеть…
Он протиснулся между стеной и грузовиком, который, остановившись на узкой уличке, загородил проход. Свернул и направился к центру города. Дойдя до сквера на площади, он посмотрел на часы. Одиннадцать двадцать пять. Оттуда до Алдейя-до-Карвальо было семь километров, и ему надо было спешить, чтобы не опоздать на грузовик. Он стал торопливо спускаться по дороге, поглядывая на прядильные и ткацкие фабрики, которые выстроились внизу, вдоль реки — там находился промышленный район Ковильяна. Теперь он смотрел на все это уже другими глазами. Обратил внимание на большое здание фабрики Азеведо де Соуза: о ней ему говорил Мануэл Пейшото, брат которого работал там мастером. Орасио даже замедлил шаг, чтобы получше рассмотреть это длинное двухэтажное здание со множеством окон, возвышающееся среди других, таких же длинных, но более старых фабричных корпусов. Вокруг никого не было видно. Только глухой шум машин свидетельствовал о том, что за этими стенами работали люди.
Орасио зашагал быстрее. Дорога, извивавшаяся над рекой, была пустынна. Фабричный шум остался позади — стояла удивительная тишина. Однако сразу же после того, как он миновал Борральейру, домишки которой раскинулись по склону, картина изменилась. До сих пор тихая и безлюдная дорога стала шумной: наступал полдень, и множество женщин и детей с корзинками на голове и в руках торопились отнести на фабрики обед своим мужьям и отцам.