Я улыбаюсь, опираясь на локти, тонкое полотенце никак не скрывает мое обнаженное тело.
– Я позаботилась об этом, – говорю я, улыбаясь.
– Ну, отлично, – говорит он. – Но, черт возьми, ты такая красивая, мне, возможно, придется обрюхатить тебя, чтобы ты оставалась здесь.
Мысль о рождении еще одного ребенка, связанного с этой семьей, наполняет меня холодным страхом, чувством, которое проникает в мои кости и поселяется там.
– Тебе не нужно этого делать, – хихикаю я. – Я всегда буду твоей девушкой.
Видимо, он серьезно подумывает об оплодотворении меня.
– Тебе не помешает нарастить немного мяса на свои кости, – говорит он, гладя мои бедра под полотенцем.
Он отодвигает его, раскрывая меня для влажного ночного воздуха, и проводит пальцем по моей щели, прижимая ладонь к моей киске. Я немного корчусь от его прикосновений.
– Сиськи, – говорю я, беря его другую руку и прижимая к своей груди. – Младенец их погубит.
Он убирает руку с моей киски и сжимает обе мои груди своими руками.
– Я мог бы просто оплатить тебе новые, – говорит он.
– Дорнан! – резко говорю я, приводя его в чувства.
Он не может всерьез думать о моей беременности всего через несколько недель после знакомства со мной.
– Сэмми, – вторит он мне, стиснув прямую челюсть и хватая меня за локоть.
Прежде чем я смогла бы сопротивляться ему, он перевернул меня на живот, прижав колено к моей спине, вдавливая в матрас.
– Что? – спрашиваю я, прежде чем слышу удар и чувствую острую боль в ухе.
– Молчи, – приказывает он, ложась на меня и придавливая своим весом. – А теперь послушай меня. Ты пока продолжаешь принимать свои маленькие таблетки, но, когда я решу, что готов к рождению еще одного сына, ты отдашь мне эти таблетки, и мы родим ребенка. Я решаю, что должно произойти. Поняла?
Я киваю, скованная и бесполезная. Я убью его прежде, чем позволю сделать это со мной снова. Да я скорее умру.
Кажется, удовлетворенный моим ответом, он отпускает меня, и я сажусь, оборачивая вокруг себя простыни. Следующий вопрос слетает с моих губ, прежде чем я могу подумать.
– Что, если бы это была девочка? – спросила его.
О, Господи. Почему я говорю сейчас об этом?
Он широко улыбается, сияя так ярко, это грозит ему треснутым лицом.
– Я всегда хотел маленькую девочку, – говорит он. – Дочь, которую я назову своей.
Я улыбаюсь, тяжело сглатывая, потому что, если этого не сделаю, то закричу.
Он натягивает футболку через голову и надевает кожаный жилет.
– Я возвращаюсь к своей жене, – снисходительно говорит он. – Бедная женщина любила Чада, как собственного сына. Она в отчаянии.
Думаю, она, наверное, чертовски рада.
– Я буду скучать по тебе, – говорю я, потому что это моя роль, и это то, что я должна сказать.
– Я скажу Джейсу присматривать за тобой, – говорит он.
– Тебе не нужно этого делать, – нейтральным голосом говорю я. – У меня все будет нормально. Я буду здесь, ждать тебя.
Он склоняет голову набок, глядя на меня с холодным расчетом. Горе оставило его злобным, грубым и еще более испорченным, чем раньше. Мне нужно быть более осторожной, когда отвечаю ему, потому что он похож на заряженный пистолет, готовый выстрелить в любой момент.
– Ложись, – говорит он, подходя к своей брошенной похоронной одежде.
Я смотрю, как он достает свой галстук из кучи, тот самый галстук, который он носил на похоронах своего сына всего несколько часов назад. Моя улыбка исчезает, когда я понимаю, что он собирается делать.
Он приближается ко мне с грацией тигра, преследующего свою добычу, и внезапно мне становиться страшно. Боюсь, что его внезапное осознание того, на кого я похожа – Мариана, красивая сучка, которая поимела его – зажгло в нем некую старую вражду, некое желание мести. И хотя я ни на секунду не верю, что его вендетта против мертвой женщины оправдана, я могу понять это жгучее, калечащее желание получить око за око, которое должно быть текло по его венам.
– Ты не ложишься, – говорит он, ударяя меня кулаком по лицу, касаясь моей скулы.
Он бьет не очень сильно, и, к счастью, его обручальное кольцо на другом пальце, спасая мою кожу от порезов. Но это, сука, так больно, и когда я сжимаю щеку, Дорнан хватает меня за лодыжки и тянет вниз, так что я падаю на спину. Он садится на меня верхом, и когда я выставляю ладони вперед в защитном жесте, он хватает их и туго оборачивает вокруг них галстук.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я, сражаясь с его крепкой хваткой, беспокойство просачивается в моем голосе.
Он игнорирует меня, туго натягивая шелк и продевая его через металлическое изголовье кровати. Резким рывком я практически прижата к месту.
Первое, что я делаю, это сопротивляюсь, натягиваю узлы, которые сейчас на моих запястьях, но только сжимаю их еще крепче, перекрывая кровообращение.
Я чертовски глупа. Я тренировалась для таких ситуаций! Я знаю наизусть каждый прием самообороны, которому меня научил Эллиот. И я позволила ему связать себя, даже не сопротивляясь?
Я такая идиотка.
Я вижу вспышку металла, и следующее, что помню, Дорнан держит в руке выкидной нож.
Бл*ть.
Я держу рот на замке, а лицо остается пассивным, потому что, если я чему-то и научилась, так это тому, что слова и выражения подпишут мой смертный приговор быстрее, чем мое молчание.
Я смотрю на него, тяжело дыша, пока он приближается.
– Ты права, – говорит он, чертов умник. – Я не скажу Джейсу присматривать за тобой. Я просто оставлю тебя здесь, пока не вернусь через несколько дней. – Я не отвечаю. Во мне кипит гнев. Как он посмел связать меня, словно животное. Именно сейчас я решаю, что именно так я свяжу и его, когда придет его черед подыхать. – Ты поймешь, Сэмми, что лучше всего соглашаться со всем, что я говорю. Ты слышишь меня? – Я киваю, мои руки невероятно туго стянуты над моей головой. – Теперь ты моя, – говорит он, скользя по кровати. Он хватает меня за лодыжки и разводит их в стороны, шесть лет кошмаров обрушиваются на меня, как товарный поезд.
«Сыграй свою роль», – говорю я себе. – «Покорись ему. Заставь его поверить в ложь».
– Теперь я твоя, – повторяю я, не двигаясь, когда он подносит нож к свету.
Какого хрена он собрался делать?
Вопрос, должно быть, написан на моем лице, потому что он улыбается, скользя холодным металлом по внутренней стороне моего бедра.
– Знаешь, – говорит он, царапая лезвием мой клитор, заставляя меня вздрагивать, – если ты не хочешь делать то, что тебе говорят, может, я просто, вместо этого, вставлю в тебя это. – У меня слезятся глаза. Я в ужасе. Единственное, о чем я могу думать, так это о том, что ему так нравится меня трахать, что он точно не будет трахать меня острым концом ножа. Кажется, он читает мои мысли. – Есть и другие девки с тугими кисками, как у тебя, – говорит он, кончик ножа едва задевает мой чувствительный комок, но этого достаточно, чтобы заставить меня дрожать в предвкушении смерти.
– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, затаив дыхание, в уголках моих глаз выступили слезы. – Ты хочешь, чтобы я умоляла? Я умоляю. Пожалуйста, развяжи меня. Пожалуйста, убери нож.
Он улыбается мне.
– Я не хочу, чтобы ты умоляла. Мольба означает, что я могу тебя послушать. А ты моя. Я решаю, что с тобой будет.
Он отводит нож обратно к моей внутренней стороне бедра, и я на мгновение расслабляюсь.
Я смотрю, как его голова исчезает между моими ногами, но ничего не вижу, и внезапно мне становится страшно. Я чувствую его горячее дыхание на своем клиторе, и стону, борясь со связывающим меня шелком, ища бесполезный побег. Он угрожает мне ножом, но я действительно не верю, что он собирается причинить мне боль из-за чего-то столь незначительного, как вызов, брошенный ему в разговоре.
Я выгибаю спину, когда его язык соприкасается с моим клитором, сначала мелкие круги, которые становятся более быстрыми и концентрированными. Он больше никуда не продвигает свой язык, просто сосредотачивается на моем клиторе, заставляя меня корчиться под его ртом. Стон замирает у меня в горле, когда он останавливается и поднимается достаточно, чтобы встретиться со мной взглядом.
– Хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он, его глаза все еще полны боли и ненависти.
Киваю.
– Да, – шепчу я.
«Не плачь. Не плачь».
Он ухмыляется, продолжая лизать и сосать между моих ног. Мои бедра начинают непроизвольно царапаться о его лицо, когда я карабкаюсь к той сокрушительной вершине, которую обещает мне его язык.
Это невероятно приятно, и в то же время, когда открытая ладонь Дорнана упирается в мое бедро, а плоская сторона его лезвия прижимается к моей плоти, я знаю, что он еще не закончил дразнить меня обещаниями боли. Я проглатываю свой стыд, чувствуя отвращение к себе, что я вообще могу возбудиться с этим мужчиной, не говоря уже о том, что он привязал меня, прижимаясь ножом к моей коже. Это все неправильно и развращено, и я не могу не задаться вопросом, что это – жизнь здесь, с ним – делает с моей и без того испорченной головой.
Как может кто-то настолько жестокий, настолько ужасающе лишенный доброты, заставить меня чувствовать, во всяком случае физически, себя так чертовски хорошо? Мой мозг понимает, что я чувствую страх, но мое тело принимает это за возбуждение.
Думаю, это все из-за того же чувства дрожи и неистового сердцебиения, в конце концов.
Мои ноги начинают дрожать, хотя я безнадежно пытаюсь остановить то, что вот-вот должно произойти.
«Не кончай, не кончай...»
– Кончи для меня, детка, – говорит Дорнан, прижимаясь к моему чувствительному клитору, когда все во мне сжимается, и я кричу.
Я кончаю, и это божественно. А потом – боль. Красная, подавляющая боль.
Я кричу так громко, как никогда раньше, моя нога в огне, когда Дорнан сильно вонзает свой нож в мое бедро, по рукоять. Он смотрит на меня, явно возбужденный, с темнотой, все еще танцующей в его глазах.
– Перестань кричать, – приказывает он.
Я не могу. Боль невыносимая, разрывающая меня на окровавленные куски.
Я чувствую сдвиг веса, когда он покидает поле моего зрения, а затем возвращается с моими скомканными трусиками.
Я все еще кричу, когда пытаюсь зажать рот, но он быстрее меня. Внезапно я издаю крик, но ничего не выходит, комок черного кружева, засунутый мне в рот, блокирует любые звуки.