вопрос, который задается каждым смертным: "Последнее слово за смертью?" Я могу видеть, как
Иисус подмигивает, когда отвечает: "Не в твоей жизни!"
(Основано на Марка 5:22-43, Матф. 9:18-26, Луки 8:41-56) ГЛАВА 17
______________________________________________________________________
“ЛАЗАРЬ, ВЫЙДИ ВОН!”
Когда умер известный агностик Роберт Ингерсол, в программе похоронной церемонии был один
важный пункт: "Никаких песен".
Немногие могут петь перед лицом смерти. Можно бросать ей вызов. Можно плакать. Но петь?
Смерть не любит пения. Смерть ворует то, из-за чего мы поем. Смерть срывает песни с наших уст, оставляя вместо песен умолкшие языки и мокрые от слез щеки.
И на тех похоронах, что посетил Иисус, тоже не было песен. Траур. Плач. Вопль. Но не пение.
Дом больше похож на тюрьму, чем на жилище. Люди с бледными лицами и глазами полными
страха бесцельно склоняются по дому. На их устах не было ни песен, ни смеха — только новость, напоминающая им о том, что всех их ожидает в будущем.
Еще один заключенный из камеры смертников отправился на виселицу. Лазарь умер. Они сидели в
тюрьме и ждали своей очереди.
Шокой Йокой провел в тюрьме двадцать восемь лет. Не за тюремными стенами, а в тюрьме
страха. Когда шторм в лице Второй мировой войны обрушился на него, Шокой был японским
солдатом на острове Гуам. Боясь попасть в плен американцам, он убежал в джунгли и спрятался в
пещере. Позже он узнал, что война закончилась из одной из тысяч листовок, которые были сброшены в
джунгли американскими самолетами. Но он все равно боялся попасть в тюрьму и поэтому остался в
своей пещере.
Около четверти века он выходил только ночью. Он питался лягушками, крысами, плотвой и
манго. Это продолжалось до тех пор, пока встретившиеся ему охотники не убедили его, что опасности
нет и можно оставить джунгли.
"Это шокирует", — скажем мы. — Как человек может быть настолько слеп?
"Трагично", — вздохнем мы. — Зря потраченная жизнь.
48
"Какая жалость", — посочувствуем мы. — Этот человек был настолько порабощен страхом, что
перестал жить.
Человек напрасно прожил жизнь и заточил себя в тюрьму страха. Это шокирует. Это трагично.
Это достойно сожаления и, в тоже время, очень банально.
Страх смерти держит в тюрьме тысячи заключенных. Мы можем не видеть стен. Мы можем не
видеть камеру. Мы можем не видеть замки. Но мы можем видеть заключенных. Мы можем видеть, как
они сидят на нарах и оплакивают свою судьбу. Они хотят жить, но не могут, потому что они обречены
на то, чего они больше всего хотят избежать — на смерть.
И как разрушителен этот чугунный шар, который смерть приковала к ноге каторжника! Вы
пытаетесь избавиться от него, но не можете. Вы пытаетесь не замечать его, но он не дает вам уйти от
реальности.
Вчера я посетил дом, в котором траур. Младшая из трех дочерей, 22 лет, недавно вышедшая
замуж, погибла при столкновении автобуса с грузовиком. Глаза, которые встретили меня у двери, были глазами узников. Семья была заложницей у вопросов, на которые нет ответа. Охваченные горем, они не могли сделать и дюжины шагов без того, чтобы не упереться в кирпичную стену неверия.
Этого было достаточно, чтобы я заплакал. Этого было достаточно, чтобы заплакал Бог.
У Иисуса был комок в горле, когда он шел мимо пленников. Он пристально вглядывался в бледные
лица глазами полными слез. Долго ли еще они будут слушать ложь сатаны? Долго ли еще они будут в
рабстве? Что Ему сделать, чтобы убедить их? Разве он не доказал это в Наине? Разве мало
воскрешения дочери Иаира? Долго ли еще люди будут прятаться в ими же созданных темницах
страха? Он показал им ключ от незапертой двери. Почему они им не воспользовались?
— Покажите Мне гробницу.
Они привели его к тому месту, где похоронили Лазаря. Это была пещера, вход в которую был
завален камнем. Над камнем смерть сплела свою паутину.
— Все кончено! — хвастается камень.
— Эти руки больше не будут двигаться. Этот язык больше не будет говорить. Все кончено!
Иисус плакал. Он плакал не о мертвых, а о живых. Он плакал не о том, кто в пещере смерти, но о
том, кто в пещере страха. Он плакал о живых, которые были мертвы. Он плакал о тех, кто из-за