— И все же, какие у вас доказательства? — поинтересовался один из судей. Несмотря на то, что оценивала и карала Магия, у людей было право вынести и свое решение.
— Прошу внимание на артефакт, — произнес Коэн. — Двое магов, находившихся под магической опекой Дамблдора.
Артефакт показал юношу и девушку, очень истощенных. Но вот одежда на них было более, чем узнаваемой. Вглядевшись, Дамблдор узнал Поттера и грязнокровку, которой было суждено сдохнуть на глазах «избранного».
— Узнал, Альбус? — едко поинтересовался израильтянин, что-то переключив в артефакте и присутствующие увидели современный автомобиль, и дату на вращающихся часах.
— Вы хотите сказать, что эти двое в таком виде… — судья аж задохнулся.
— Из поезда они попали в Освенцим, где провели два с небольшим месяца, — проговорил Коэн. — Можем посмотреть воспоминания, хотите?
— Не надо, — отказался представитель судей. — В сорок пятом насмотрелись на всю жизнь…
— Мальчик — сын нашего народа, в его голову Дамблдор пытался вживить темный артефакт, выдавая его за крестраж, — продолжил израильтянин свою речь. Альбус попытался что-то сказать, но встретил только насмешливый взгляд израильского мага, признанного праведником еще при жизни, а это было немного повыше всех званий Дамблдора. Да и дураков в этом зале не было. — Девочка — дочь нашего народа, мать которой убили нацисты по попустительству магического опекуна, вступившего с ними в договорные отношения, а отец…
— Что отец? — поинтересовались из зала.
— Узнав о том, что пережила дочь, да еще о смерти жены, отец девочки сошел с ума, — падали в вязкую тишину слова израильтянина. — Наш народ требует покарать виновных!
Желавший что-то сказать судья не успел даже раскрыть рта, когда резко покрасневшая Звезда Давида впилась в Альбуса Дамблдора, заставляя того громко и отчаянно кричать. Подобное наказание было вдвойне показательно, ибо сохранилось только в легендах.
— А теперь, европейские маги, выбирайте, — хмыкнул Коэн. — Или вы ставите Британию на место, заканчивая то, что там сейчас происходит, или мы применим Печать Соломона!
— Дайте нам неделю, — попросили из зала. Вычеркивать всю Магическую Британию было чревато для экономики и контрактов.
— Наш народ дает вам неделю, а после… — Коэн не договорил. Все было понятно и так.
Израильтянин говорил от имени своего народа, что обычно не делалось. Чтобы так говорить, мало было иметь на это право. Надо было еще обладать и силой, верой, да много чем. Европейские маги этим похвастаться не могли, разве что русские, но европейцы русских таковыми не считали, о чем Коэн, разумеется, знал. Закончив здесь, маг подумал о том, что нужно девочке рассказать о родителях, да и Гарри…
***
Гермиона все чаще ловила себя на мысли о том, что хочет уехать отсюда. Вспоминая родителей, Гермиона чувствовала, что просто не сможет довериться маме, для которой существовало ее мнение и неправильное, и папе. С папой все было сложнее — он вроде бы любил Гермиону, но при этом никак ее не защищал. Именно это ощущение абсолютной беззащитности преследовало девочку все детство, оно было таким же, как… Как в лагере. То ли дело сейчас…
— Гарри, я поняла, — тихо произнесла сидевшая в объятиях мальчика Гермиона. — Мое детство было, как у тебя… Меня не били… так. Но все детство было очень жутко.
— Но у тебя же родные родители? — удивился Гарри. — Зачем они так с тобой обходились?
— Для моего блага, — горько произнесла девушка. — Папа просто не защищал, а мама… — она тихо заплакала.
— Родная моя, не надо плакать, — принялся уговаривать ее юноша. — У нас все будет хорошо, они больше не имеют власти над тобой. Мы теперь у нас есть.
— Мы есть, — кивнула Гермиона, потянувшись губами. Девушке очень понравилось целоваться.
— Пойдем гулять? — предложил Гарри, на что Гермиона с готовностью кивнула.
Им уже разрешили гулять на лужайке посольства, где с улицы обоих увидеть было невозможно, а сотрудники посольства за сердце хвататься при виде подростков уже перестали. Гермионе очень нравилось гулять. За мощными стенами ездили машины, ходили люди, а здесь было мирно и спокойно. И абсолютно, совершенно безопасно, потому что теперь ее защищали. Она уже не была абсолютно беззащитной, отчего радовалась каждый день.