— Помогите! Помогите! — закричала Луна, побежав по коридору. Крик сестры и хрип Гарри испугал девушку так, что она просто потерялась от паники. Отчаянно кричавшая Луна подняла на уши все посольство. — Помогите!
Вбежавшие в комнату люди понимали — дело плохо. Пытавшаяся закрыться от жгучих, будто разрывающих ее пополам ударов Гермиона. Хрипящий посиневший Гарри, разодравший пижаму. Паникующая Луна. Врач кинулся к юноше, Рива — к девушке, Зеев принялся успокаивать Луну, когда в комнату вбежал Коэн.
Леви сразу понял, в чем дело, сделав жест, от которого Гарри сразу же открыл глаза, быстро, загнанно задышав. Распахнула веки и Гермиона, сразу же свернувшись в комочек и расплакавшись. К подросткам бросились женщины посольства — обнять, согреть детей, снова прошедших через свой ад. Все отлично понимали, что это было, только Луна оглядывалась, будто прося объяснений.
— Что с ними? Что случилось? — спрашивала Зеева младшая Сегал.
— Это их память… — грустно проговорил раввин, взявший Луну на руки, иначе она не успокаивалась. — Это Освенцим, маленькая… Они пережили это и возвращаются ночью обратно в лагерь.
— Тише, сынок, тише, — успокаивал Леви Гарри. — Все закончилось, нет «газовки», нет больше крематория, сын. Ты дома, ты среди своих…
— Гермиона… Гермиона… — попытался что-то сказать внезапно охрипшим голосом юноша. Девушка, успокаиваемая Ривой, всхлипнула, обнимая Гарри. Но не выдержала и опять заплакала.
— Освенцим? — удивилась Луна. — Что такое Освенцим?
— Ты узнаешь об этом, в Яд ва-Шем тебе расскажут, — ответил ей совсем другой мужчина — вошедший в комнату Шулим. — Леви, я договорился, через полчаса будет военный борт, отправляй их домой.
— Спасибо, Лима, — Коэн тоже испугался за Гарри, приняв того, как сына. Почему-то память детей пригасить не удалось, возможно, что-то могли подсказать на Родине.
Гарри боялся закрыть глаза. Видение газовой камеры было таким реальным, что теперь было просто страшно спать. Также, как и Гермиона опасалась снова оказаться под плетью отчего-то озверевшей ауфзеерки, явно решившей ее забить насмерть. Это было очень страшно — с девушки опять срывали всю одежду и били, били по чему попало так, что выдержать это оказалось невозможно.
— Шма Исраэль! — сначала тихо, а потом все громче заговорил Гарри. — Адонай… — и Гермиона подхватила молитву.
Через минуту в комнате звучали два голоса, с жаром, нотками отчаяния в голосах взывавшие к Создателю. И собравшиеся евреи замолчали, слушая молитву, шедшую прямо из сердца. А потом, без перехода, Гарри начал читать Кадиш. И столько боли было в голосе, произносившем слова поминальной молитвы, столько искреннего горя, что сдержать слез не смог никто. Даже Коэн, шепотом проговаривавший слова вслед за сыном.
— В моих глазах слёзы, сердце тихо плачет… — тихо пропела одна из женщин строку из песни.
— Как только выдержать смогли все это, — покачала головой обнимавшая Гермиону и Гарри Рива. — Как только сохранили себя… Это же просто невозможно…
Многие из собравшихся на крик луны в этой спальне, не могли сдержать слез. Перед ними сидели не просто подростки, перед ними были свидетели Катастрофы. И будто могильным холодом дохнуло на собравшихся осознание этого факта. Будто ветер пролетел, заставляя опускать головы в молчании. В траурном воспоминании о тех, кто ушел в лучшую жизнь через трубу крематория.
— Одевайтесь, — мягко попросил Зеев. — Вам пора домой.
— Я помогу, — улыбнулась Рива. — Сейчас мы переоденемся и полетим домой, да? — очень ласково спросила она Гермиону, на что девушка только кивнула.
Ей все еще было страшно, но теплые ласковые руки осторожно переодевали Гермиону, Луна справлялась сама, отчего мужчины поспешили выйти — подростки никого не стеснялись. Женщины же помогали переодеть и дрожавшего от пережитого ужаса Гарри, и неспособную что-либо сделать самостоятельно Гермиону. Кто-то, впервые увидев татуировку на руке, в ужасе зажимал себе рот ладонью, принимая непростую историю. Свидетельство реальности всего того, что с ними сделали…