В аэропорт Григорьев прикатил к самому отлету, опустился в свое кресло около иллюминатора и просидел почти без движения все время полета.
В Москве увидел над аэродромом яркие звезды в глубокой бархатной темноте неба и удивился: ночь наступила.
Он не сообщил в министерство час прибытия самолета и с аэродрома домой ехал на такси. Поднялся на свою площадку, открыл дверь и невольно забеспокоился: в квартире темно. Не раздеваясь, пошел в комнаты, включил во всех верхний свет. Светланы нет, да, впрочем, он был готов к этому: на телефонные звонки никто не отвечал. В кухне нашел на столе записку, прочел, опустился на табурет, как был в пальто и шляпе, и долго сидел, глядя в пространство и ничего не замечая вокруг себя. Светлана писала, что не могла больше оставаться одна в пустой квартире, улетела к дочери в Норильск, там получила его телеграмму, вернулась и теперь улетает к тете Кате. В самом конце была еще приписка: «Хочу понять, что случилось у Наташи, у Серединых».
Григорьев взял со стола записку и еще раз прочел, посмотрел на дату. Светлана писала ее сегодня, уезжая в аэропорт. Они все равно не встретились бы, даже если бы знать, что она прилетит туда. Только теперь он вспомнил, что сегодня весь день вплоть до отлета не звонил оттуда домой.
VI
Коврова вызвали в заводскую комиссию по расследованию причин аварии на другой день после отъезда Григорьева. Председатель комиссии, молодой, полный энергии человек, инженер из отдела главного механика, пригласил стенографистку, и все они втроем уединились в пустующем кабинете главного инженера. Председатель комиссии ставил заранее заготовленные им на листе бумаги вопросы, Ковров отвечал, а стенографистка старательно записывала, скорее, не беседу, а допрос. Молодой человек был вежлив и, казалось, доброжелателен. Но вопросы были составлены с расчетом сбить Коврова и уличить во лжи: об одном и том же спрашивалось по-разному и в разных частях разговора.
В конце концов Ковров не выдержал.
— Что вы со мной как с уголовником, — взорвался он. — Я же начистоту рассказываю…
Председатель комиссии было растерялся, помолчал, но затем, усмехаясь, сказал:
— Алексей Алексеевич, поверьте, я на вашей стороне, но служебный долг… — он развел руками.
— Ну, если у вас такая работа, продолжайте… — Ковров стиснул зубы и свел редкие, никак не украшавшие его лица брови. — Давайте, какой там у вас следующий вопрос…
Молодой человек следующего вопроса не задал, снял трубку, набрал номер и сказал значительно:
— Передайте директору, что опрос Коврова закончен, он хотел ознакомиться с результатами, — и, выслушав ответ, положил трубку, сказал, окидывая Коврова недобрым взглядом: — Если вы не хотите отвечать…
— Правильно, не хочу, — буркнул Ковров.
— Как бы вам потом не пожалеть.
Затрезвонил телефон.
— Есть! — сказал молодой человек, взяв трубку, и поднялся.
Они направились в директорский кабинет со стенографисткой.
Середин оторвался от чтения какой-то бумаги, непонимающе оглядел их.
— Стенографистка, — представил девушку председатель комиссии.
— Зачем?
Молодой человек пожал плечами.
— Я полагал…
— Вы и опрос вели под стенограмму? — поинтересовался Середин.
— Так точно.
— Стенограмма у вас? — Середин взглянул на девушку и протянул через стол руку за листками стенограммы. Она подала их. — Вы свободны, — сказал он стенографистке.
Когда она вышла, порвал листки, сложил их, еще раз порвал и выбросил в корзину для бумаг. Пригласил садиться, поинтересовался, закончила ли комиссия работу, и попросил завтра утром передать ему для утверждения выводы.
— Не теряйте времени, — прибавил он.
Молодой человек вышел.
— Ну, а теперь с вами… — сказал Середин, вглядываясь в осунувшееся, потемневшее за эти дни лицо Коврова. — Надеюсь, что вы поняли всю недопустимость подпольной работы с автоматикой. Завод — не место для детективных историй. Вы вполне заслужили строжайшего взыскания… Но поскольку… — Середин улыбнулся: — Как там с печкой, теплотехнический расчет оправдался?