Сам Ковров тоже без устали копался в автоматических устройствах. Не так просто было выполнить распоряжение директора завода о ремонте автоматики на всех печах. Схемы, долго бездействовали, мало того, что пропылились, некоторые реле оказались неисправны, вышли из строя измерительные приборы. Электрики, разучившиеся обслуживать, автоматы, то и дело просили Коврова помочь.
Но главной заботой его стал неусыпный контроль за газовым хозяйством цеха на всех печах. В должности заместителя Черненко он со свойственной ему деловой хваткой стал требовать от газовщиков строжайшего соблюдения технологической дисциплины. Одно лишь своевременное — секунда в секунду по графику — переключение дутья с отработанных на нагретые каупера сулило увеличение нагрева печи на лишние восемь — десять градусов. Может быть, и небольшая прибавка, но с тех пор, как были введены григорьевские, а затем серединские методы плавки, использованы резервы, повышение температуры дутья на каждый градус давалось с боя.
Ковров знал, что некоторые старые газовщики из тех, кто привык к спокойной жизни под началом Валентина Ивановича, с затаенной настороженностью следят за ним. Стоит ему на чем-то сорваться, за чем-то недосмотреть, и эта скрытая до поры, до времени предубежденность превратится в непримиримую вражду. Недавно он не выдержал, накричал на пожилого человека. Газовщик Петр Иванович Углов, свояк Черненко, тот самый, которому без очереди дали ордер на квартиру, был одним из тех поживших на свете и видавших виды рабочих, которые, привыкнув к своим приемам, не дают себя сбить, не позволяют собой командовать по прихоти какому-нибудь начальнику. Превыше всего ценят такие люди устоявшийся свой быт, годами завоеванный заработок, никому не дадут ломать себе жизнь. Крепко сбитый, с острым взглядом, немногословный человек. Было ему за пятьдесят. Ходил он на заводе уж сколько лет в одной и той же стираной и перестиранной, давно линялой и потому неопределенного светловатого цвета спецовке. И лицо Углова чем-то напоминало его одежду — плотное, с въевшимися в сероватую кожу морщинками, потерявшее свежесть, какое-то вылинявшее. Он ни одним словом не возразил Коврову, когда тот говорил о необходимости выполнять операции переключения кауперов по новому, установленному Ковровым графику. А работать продолжал так, как привык, по собственному усмотрению.
Ковров предупредил его раз, два и, не выдержав полнейшего безразличия Углова, взъярился и сказал, что снимет его с работы. Сказал грубо, ожесточенный бессмысленным упрямством этого человека, не подумал, что заменить его некем, да и снять с работы своей волей не имеет права.
Ушел прочь в ярости от собственного бессилия. Предстояли еще неприятности с Черненко: оскорбленный газовщик, конечно, будет ему жаловаться.
На литейном дворе Коврова остановил Андронов. Подошел почти вплотную, чтобы не мешал шум льющейся в холодильник под напором воды, сказал:
— К бабушке переезжаю, помогите, Алексей Алексеевич, вещи перевезти, одним разом все забрать. Еще и Василий придет.
— Как это переезжаешь?.. — спросил Ковров, еще возбужденный своими объяснениями с газовщиком и не сразу понимая, что говорит Виктор.
— От матери ухожу…
Ковров постоял, глядя себе под ноги. Так и не ужился с матерью Виктор, и не поймешь, хорошо это или плохо. Может быть, у бабушки перестанет метаться, обретет покой, возьмется за учение.
Андронов молча следил за Ковровым, понимал, о чем он думает, и не отходил от него. Ковров глянул в оттененное полумраком лицо Андронова.
— Окончательно решил? — спросил он.
— Окончательно, — Виктор непроизвольно наклонился к Коврову, чтобы тот лучше его расслышал за шумом льющейся воды. — Долго ли: взял вещички, да поехал. Вот и все!
— Вот и все! — с усмешкой повторил Ковров. — Так просто родную мать оставить…
— Это меня мать давно оставила.
— Предупреди ее заранее, — сказал Ковров, — иначе, что же это такое?
— Там видно будет, — упрямо сказал Андронов. Он помолчал и вдруг иным совсем голосом, неуверенно и глуховато, заговорил: