Кулик - черныш
"Хооооооо" — тяжело охнул выстрел, мигнула полоска огня, эхо грубо разбудило лес. Срезанные свинцом кусочки веток брызнули по воздуху, судорожно взмахивая растрепанным крылом, жалкий камушек - вальдшнеп повалился вниз, ударяясь о ветви. Пестренькое перышко и мелкие пушинки долго кружились в воздухе, не зная, куда опуститься. Пахучее облако порохового дыма медленно льнуло к земле и поредело, повиснув на пнях и хворосте. Дважды выстрелил Гриша, видимо, и мимо него летели вальдшнепы.
Севка шуршал листьями и, наклонившись к земле, уже несколько минут безуспешно разыскивал птицу, как вдруг около ног услышал какой - то странный сдавленный звук. Вальдшнеп сидел у пенька под сухими папоротниками. Он приподнял и веером распустил хвост, свесил крыло, полураскрыл клюв; его большие прекрасные глаза смотрели вперед, но, кажется, ничего уже не видели. Странное всхлипывание, совсем непохожее на голос птицы, было сдавленным стоном, исходившим откуда - то из ее груди, быть может, залитой кровью. Этого еще недоставало! Севку терзали тайные угрызения совести каждый раз, когда приходилось поднимать еще теплую, но уже неподвижную птицу. А добивать подранков для него, начинающего стрелка и страстного любителя птиц, было тяжелым испытанием, самой, пожалуй, темной стороной увлекательного охотничьего спорта.
Над темными вершинами по - прежнему тянули вальдшнепы. Хоркали, цикали, гонялись друг за другом, затевали ссоры. Привлекаемые светом огня, проносились над костром, мелькая через него, как красные тени, чтобы через мгновение исчезнуть за туманным и сырым лесом по сильному и радостному зову.
Севка вернулся к костру, где котелки давно уже выкипели более чем наполовину, сел на пенек и задумался. Сколько раз он давал себе слово не брать в руки ружья и столько же раз не мог удержаться от выстрела! Охотничья страсть опять неудержимо овладевала всем его существом и подавляла голос жалости. Оставалось лишь жгучее желание овладеть той птицей, тем зверем, которых он так любил за каждый их звук, за каждое движение. Ружье само вскидывалось к плечу, а выстрел, приносивший смерть, снова вызывал мучительные раздумья.
Гриша тоже вернулся расстроенным — сбил двух вальдшнепов, но не мог разыскать. Молча поужинали и легли спать на нарах зимницы, каждый со своим ружьем. Но, видно, так повелось, что ни одной ночи ребятам не удавалось провести спокойно. Лишь только дремота сладким туманом окутала сознание, как зимница наполнилась шорохом, шумом. Как живое, зашевелилось сено, и маленькие существа забегали по полу, мягко топа лапками. Дремоты как не бывало. Ребята горели желанием познакомиться со своими сожителями и, лежа на нарах, разом освещали зимницу с двух сторон. Торопливый шорох был ответом на чирканье спичек. А когда свет добирался до темных углов, все уже было спокойно — зверьки сидели глубоко в своих норках. Свет потухал, а расползающаяся темнота снова наполнялась оживленным снованием невидимок. Так повторялось несколько раз. Быть может, для зверьков это было только забавной игрой в прятки, но мальчики рисковали остаться без спичек. Им пришлось признать себя побежденными. В последний раз Севка зажег бересту и, тщательно осматривая пол, нашел несколько обгорелых половинок печеного картофеля, из которых зверьки аккуратно выгрызли всю мякость. Наверно, эти обуглившиеся в золе корочки были остатками обеда человека, оставившего у зимницы рогульки своего костра. Мальчики с самого начала предполагали, что здесь был охотник. Они торжествующе воскликнули: "Ага!", когда на стене, под деревянной спицей, отыскали довольно свежие следы крови и перь глухаря. Охотник приходил на ток; значит, токовище где - то поблизости. Ребята заснули с мыслью, что завтра же примутся за поиски.