Жена Габриеля Рамати лежала в больнице, ожидая рождения их первого ребенка. Она была та самая девушка из Польши, которую он нашел почти умирающей в концентрационном лагере Берзен-Бельзен. После описания бомбардировок, разрушений, потерь он продолжал: "Если прибудет подкрепление, может быть, нам удастся выстоять . . . Может быть, это мое последнее письмо, дорогая. Когда родится ребенок, позаботься о том, чтобы он вырос настоящим евреем и честным человеком. Не горюй, любимая моя, это наша судьба. Не мы хотели этой войны, и не мы ее начали. Миллионы поцелуев. Разрушенный Яд-Морддехай, 22-ое мая 1948 г."
Тувия писал своей жене Рае в другом духе. Они знали друг друга давно, еще с трудового лагеря в Польше; она дала ему деньги для эмиграции, отложив свой выезд, хотя они были тогда только друзьями. "Мне очень трудно сосредоточиться, но все-таки я хочу послать тебе привет с нашей фронтовой линии, - писал он. Когда я тебя увижу, я тебе многое расскажу о храбрости наших товарищей, но сейчас, в этот момент, ни время, ни мои нервы не позволяют сделать это . . . Думаю, что переношу все довольно хорошо, присутствие духа и силы не покидают меня. Меня очень угнетает гибель друзей, но все-таки я в состоянии давать приказы, оберегать жизнь людей и убивать врага". Он просил свою жену оставить школу, где она училась, и поехать к детям; к этому письму он добавил записку своему старшему сыну.
"Дорогой Шая! Когда ты уехал, я очень скучал. Я обещал заботиться о твоих игрушках, но тебе придется простить меня: вряд ли ты их найдешь, когда вернешься. Египтяне могут взорвать их. До сих пор они в сохранности, и осталось много комнат, где игрушки еще целы. Я верю, что мы сумеем избавиться от египтян и убить их за все плохие дела, которые они натворили здесь. Присматривай за Эйалом, ведь он твой брат. Шлю тебе много поцелуев, а ты их передай Эйалу".
Вечером многие бойцы пришли в штаб, чтобы отдать свои письма или, разувшись, немного отдохнуть. Женщины подавали им кофе с печеньем. "Это было ужасное кофе, -рассказывала мне одна женщина.-Часами приходилось ждать, пока вода закипит на нашем разбитом примусе. Кофе было черным, молока уже не было, и вместо сливок на поверхности плавала зелень стоялой воды. Но ничего другого у нас не было, и мужчины пили с удовольствием".
Кто-то вспомнил, что в кухне для детей должны были остаться бананы. Их вытащили оттуда и стали раздавать раненым. Дов, шестнадцатилетний пальмахник, раненный в голову, получил целых два банана. "Ешь, ешь, тебе еще надо расти", - шутили женщины.
Женщины ушли на посты с бутербродами, кислым молоком и консервами. Даже после такого "спокойного" дня некоторые мужчины были так измучены и апатичны, что приходилось уговаривать их поесть; иных пришлось кормить с ложечки, как маленьких детей. Но еще важнее еды был тот факт, что женщины пришли в окопы. Они подействовали успокаивающе на усталых мужчин.
За один этот "тихий" день люди заметно упали духом. Они были удручены тем, что египетские войска зашли с севера - это означало еще большую оторванность, чем прежде. Кроме того, они не могли скрыть разочарования: обещанная колонна не прибыла. На следующий день - четвертый день осады - это чувство возросло. Проходили часы, и не видно было приближения египетской пехоты. Напряжение стало почти невыносимым. Чего дожидаются египтяне? Не собираются ли они предпринять массированную атаку, захватить кибуц и уничтожить всех до единого? Стало очевидным, что помощи ждать неоткуда. А скоро исчезнет и возможность просить о ней, ибо аккумуляторы передатчика сели. Генератор, который мог бы их зарядить, был разбит при обстреле. Алекс продиктовал отчаянный призыв о помощи:
Боевой дух защитников падает. Их силы иссякли. Они опасаются, что здесь повторится то же, что произошло в Кфар Этционе. Нет воды, нет помещения для раненых. Разрешите покинуть это место или пришлите помощь; эвакуируйте женщин и раненых.
И в траншеях, и в убежищах люди беспрерывно обсуждали создавшееся положение. Большую часть своей сознательной жизни они провели в духе полной демократии, когда мнение каждого мужчины и каждой женщины по любому вопросу подлежало обсуждению. Люди не хотели согласиться с тем, что теперь, на военном положении, все жизненно важные вопросы должны решать военные. Они обязали Комитет обороны прислушиваться к их мнению.
Никто теперь не предлагал сдаваться; однако другой план получил много сторонников в кибуце. Почему бы им не попытаться прорваться из окружения, пока у них еще остались кое-какие силы, оружие и боеприпасы? Они могли бы взять раненых с собой. Правда, пришлось бы отдать весь участок врагу, но не лучше ли спасти людей, чем оставить их на верную гибель? Ведь совершенно ясно, что Яд-Мордехай будет захвачен врагом в любом случае! Комитет обороны обсудил это предложение и единодушно проголосовал против него. Кибуц должен выполнить свои обязательства перед Хаганой и перед всей страной.
Была предложена и другая идея. Не сознавая полностью, что кибуц окружен со всех сторон, некоторые были уверены, что стоит только авторитетным лицам узнать о безнадежном положении Яд-Мордехая, и тут же будет прислана помощь.
Предлагалось послать комитет, который объяснил бы их положение и потребовал бы помощи. Людям Яд-Мордехая были известны многие высокопоставленные офицеры Пальмаха. Комитету дали бы инструкции, как их разыскать, и посланцы кибуца заставили бы признать стратегическую важность Яд-Мордехая и получили бы оружие и людей для защиты осажденного поселения. Тувия отверг это предложение. Он указал, что такой комитет должен состоять из сильных людей - сильных физически и духовно. Он не соглашался выделить таких людей из числа оставшихся бойцов.
Когда Комитет обороны разошелся, не придя к единому решению, один из присутствовавших, Ариэль Меллер, вдруг разразился взрывом отчаяния. Зная репутацию этого человека в кибуце и то, что он совершил в ближайшие дни, этот взрыв можно определить как яркую иллюстрацию сложности человеческой натуры. В этот день, после полудня, Ариэль был ранен шрапнелью. С виду щупленький, как и многие, вышедшие из гетто и еврейских местечек Польши, он был полон энергии и решимости. Во время войны он настойчиво пытался попасть в Еврейскую Бригаду, несмотря на то, что его забраковали из-за плоскостопия. Его ничуть не смущал тот факт, что в армии еврейских солдат было в десять раз больше, чем могла принять вся Еврейская Бригада. Каждому казалось, что именно его соединению суждено торчать в тылу, в Африке, стеречь пленных и охранять полевые склады оружия, а Бригада тем временем выйдет на линию фронта. Ариэль решил попасть в Бригаду любым способом. Узнав, что требуются шоферы, он подал заявление как шофер, хотя никогда до этого не сидел за рулем. Он нашел знакомого солдата, который научил его водить машину, и потребовал повторной медицинской комиссии. В конце концов его взяли.
Когда Комитет обороны разошелся, Ариэль прилег на свою койку; потом он вдруг вскочил и схватил винтовку. "Я не останусь здесь, чтобы зря погибать, взорвался он.
- Вся эта болтовня о выдержке - бессмыслица. Мы обречены, мы просто ждем своей смерти. Я прорвусь сам, если никто не пойдет вместе со мной. Я пойду один. Я пробью себе дорогу". Он бросился к двери. Одна из женщин взяла его за руку и уложила обратно на койку; с чувством беспомощности он подчинился. Все в убежище понимали, что эта вспышка явилась результатом нервного потрясения. Они прекрасно знали, что среди всех мужчин кибуца Ариэль был наименее расположен к анархическим индивидуальным действиям.
Четыре дня прошло с начала сражения. И уже второй день - без пехотной атаки. С приходом ночи опять поднялся туман, и египтяне усилили артиллерийский огонь. Однако Тувия настоял на том, чтобы были вырыты новые посты и соединяющие траншеи на северной стороне. На помощь были высланы женщины. Они работали с детскими лопатками и пустыми жестянками, так как большая часть нужного инструмента была поломана или разбита.
Это была жуткая ночь. Люди были истощены физически и духовно. Они засыпали с лопатами в руках. Через несколько часов Тувия вернул женщин в убежище; было грубой ошибкой посылать их, изможденных предшествовавшими беспокойными, жаркими днями, на такую тяжелую работу. Он обошел все посты. Там распространялись упорные слухи об атаке египтян, но, как правило, каждый раз предполагалась атака на другой пост, а не на свой собственный. Тувия понял, что эти слухи являются признаком деморализации и истерии. Слухи дошли до штаба. Мирьям, которая все еще находилась здесь после того, как ее засыпало песком два дня тому назад, встала с койки и ушла на свой пост. "Я не допущу, чтобы египтяне схватили меня в убежище, - сказала она перед уходом. - Я хочу быть на передней линии". Она не послушалась доктора Геллера, который еще не разрешил ей встать с кровати.