"Это будет предательством по отношению к нашему имени, к Мордехаю Анилевичу, к борцам варшавского гетто - если мы не сделаем все возможное, чтобы остаться и удержать это место", - с пафосом воскликнул Тувия.
"Но как быть, если Пальмах не может послать нам помощь?-отстаивал свое мнение Алекс.-Мы все эти дни просили, и все безуспешно . . ."
"Я так думаю, - задумчиво сказал Рубен. - Наш кибуц словно дот, стоящий далеко впереди линии фронта Страны. Такой дот может держаться только определенное время, и если не придет помощь, он будет захвачен. Мы должны подумать о том, что будет означать для всей Страны наше уничтожение. Неужели другие посты передовой линии решат, что сопротивление бесполезно? Мне кажется, что долг борцов такого дота - вовремя спастись, как это сделали люди нашего дота. Мы поразили врага и разрушили его планы. Мы выполнили свой долг".
Пока они спорили, приводя доводы "за" и "против", росло ощущение, что их положение действительно безнадежно, что Пальмах не в состоянии обеспечить все их нужды, что перед ними только два выбора - смерть или отступление. Залман подвел итоги.
"Я не верю, что в те несколько часов, что еще остались, к нам может поспеть помощь, - сказал он. - Мы должны поступить так, как было в Дюнкерке. Мы должны уйти отсюда, чтобы воевать где-нибудь в другом месте".
Гершон был потрясен увиденным: множество потерь, состояние оставшихся в живых, разруха. Однако он был военным человеком и руководствовался приказами. "Я не могу разрешить вам отступать, - сказал он Комитету. - По приказу вы должны оставаться здесь.
Я возьму с собой столько женщин, сколько смогу. Я доложу обо всем, что я здесь видел. Мы дадим вам знать при помощи световых сигналов или через связного, какая помощь вам может быть оказана.
"Мы будем готовиться к тому, чтобы остаться, - сказал Алекс. - Но мы также будем готовиться и к отступлению. Если ответ не придет до трех часов, мы начнем отступать".
Так как Гершон согласился эвакуировать часть женщин, Комитет обороны должен был решить, кого из них отпустить и кого оставить для дальнейшей обороны. Они решили, что девять женщин здесь необходимы: Мирьям, Дина, три связные, две медсестры. Лея, ответственная за питание, и Рахель, радистка Пальмаха. Но грузовики не могли вместить всех остальных женщин вместе с ранеными. Как сделать выбор, когда в сознании каждого возник беспощадный вопрос: "Уцелеет ли хоть кто-нибудь из тех, кто здесь останется?" Наконец, Комитет решил, что восемь девушек из молодежной группы, обучавшейся в Яд-Мордехае, должны остаться. Женщины кибуца, в большинстве своем матери, должны уйти.
В то время, пока длилось совещание, Лейб Дорфман занимался эвакуацией раненых. Следовало перенести шестнадцать человек, однако было лишь семь носилок. Санитарам предстояло пройти туда и обратно три раза. Мужчины и женщины были сняты с других заданий, чтобы транспортировать раненых к грузовикам. В небе все еще светила луна - необходимо было пробираться с особой осторожностью по лабиринту траншей.
Когда санитары пришли за одним из раненых, он стал их умолять, чтобы они его оставили. Это был Леон Блау; он очень страдал из-за раны в легком. Его ранило при первом же обстреле, и целых два дня он провел в убежище стоя, так как боль становилась невыносимой, когда он пробовал лечь. Наконец, ему удалось обмануть бдительного доктора Геллера и выйти наружу. Он хотел умереть; он надеялся, что египетская пуля прервет его страдания. Один из друзей нашел его и заставил вернуться в убежище.
"Оставьте меня, - просил он санитаров. - Это ни к чему. Я не вынесу тряски, так что нет никакого смысла. Оставьте меня - все равно со мной все кончено".
"Нет, ты должен идти, - настаивал доктор Геллер. - Тебе сделают операцию (Через шесть месяцев после сражения пуля была извлечена в результате умело проведенной операции. Она сломала ребро, расщепленные края которого прокололи легкое. Когда я спросила Леона, как он себя чувствует теперь, он ответил: "Стараюсь быть здоровым."), и все будет в порядке".
Многие раненые со страхом отправлялись в дорогу. Когда они миновали пост 7, Рафаель Рудер почувствовал, как один из них, протянув руку, вытаскивает ручную гранату из-за его пояса. "Что ты собираешься делать с ней? - спросил он. - Отдай гранату, она нам еще очень понадобится".
"Если нас схватят по дороге, я уж лучше воспользуюсь гранатой, чем попадусь в руки египтян", - ответил раненый.
"Перестань волноваться, - сказал Рафаель другу. - Брось такие мысли. Ты еще нужен своей семье и Яд-Мордехаю. Я провожу тебя до самых грузовиков, а дальше Гершон будет заботиться о вас".
Раненый заплакал, но гранату вернул.
Когда стало известно, кто из женщин покидает кибуц, начались поспешные прощания. Жены, чьи мужья не могли оставить своих постов, послали им записки через друзей. Некоторые женщины побежали к своим разрушенным домам, чтобы спасти семейные альбомы, но большинство пришло к грузовикам, не взяв с собой ничего.
Хотя луна светила вовсю, египтяне не заметили движения в поселении. Но когда санитары стали грузить раненых в грузовики, что-то встревожило египтян. Минометы и пулеметы, установленные на холмах, открыли огонь. Двое раненых были задеты осколками; к счастью, эти раны были незначительными. Два грузовика тронулись с места. Стрельба усилилась.
Лейб Дорфман и его помощники принесли четырнадцатого человека, Севека, к последнему грузовику в тот момент, когда водитель завел мотор.
"Подожди! Подожди! - кричал Лейб. - Остались еще трое".
"Не могу ждать, слишком опасно, - ответил водитель. - Должна прийти еще одна машина". "Ведь он уже здесь. Ты не посмеешь оставить его!"
Севека втиснули в переполненный грузовик, и машина тронулась. Весь промежуток пути до Гвар-Ама сплошь обстреливался. Египтяне обстреливали грузовики с ранеными, и бронированные машины Пальмаха, которым не удалось добраться до Яд-Мордехая, открыли ответный огонь. Все грузовики прорвались благополучно, лишь самый последний прибыл в Гвар-Ам с загоревшимся колесом.
Тем временем санитары принесли двух последних раненых - бойцов Пальмаха к назначенному месту, но обнаружили, что грузовика уже нет. Они успели только услышать шум его мотора.
"Его надо вернуть!" - крикнул один из санитаров и побежал вслед за грузовиком. Совсем забыв об опасности, он свистел и кричал. Грузовика он не остановил, но вызвал на себя огонь египтян. Он прыгнул в придорожный кювет и преследовал машину до самого Гвар-Ама.
Лейб и санитары пытались найти какой-нибудь выход. "Он сказал, что придет еще одна машина, - успокоил Лейб остальных. - Подождем". Они укрылись в вади и стали ждать.
В то время, как Тувия наблюдал за эвакуацией раненых и женщин, находясь на посту 7, Алекс вернулся в штаб для организации ночной работы. Все мужчины, отдыхавшие в убежищах, были высланы на посты, чтобы восстановить разрушенные траншеи. Натеку было приказано заняться распределением оставшегося оружия и боеприпасов. Если будет принято решение остаться и вести бой дальше, им понадобится каждый патрон; если же придется отступать, вооружение не должно попасть в руки врага.
Когда закончилось совещание Комитета обороны, Залман не пошел на свой пост, а повернул к деревянной постройке в эвкалиптовой роще, где в прежние мирные дни находилась контора секретаря кибуца. Хотя стены покосились и дверь была сорвана, здание все еще стояло. Он зажег свой фонарь. И вчерашний мир вдруг ожил. Все было на месте. На его конторке лежал флаг кибуца, за которым он сюда пришел. Папка с бумагами, которыми он занимался в то время, когда начался первый воздушный налет, все еще лежала открытой. С острой болью в сердце он вспомнил, как Ариэль пришел к нему в тот день, чтобы обсудить некоторые проблемы столярной мастерской. Он услышал какой-то звук и, обернувшись, увидел в дверях Рубена. "Я подумал о флаге, - сказал Рубен. - Мы ведь не можем оставить его египтянам". Залман уже снимал флаг с древка. "Да, я тоже подумал об этом", - ответил он.
Он обмотал флаг вокруг пояса, чтобы было удобнее его нести, и продолжал с оттенком эмоциональности: "Когда римляне угоняли евреев в плен, они брали с собой Менору. Я видел такую Менору в Риме на Арке Титуса. Мы возьмем свой флаг".