Так началась самая захватывающая, самая восхитительная гонка в карьере Гидеона. Препятствия мелькали одно за другим с ошеломительной быстротой: стенки и перекладины, кусты, канавы и бревна. Он нырял под ветки, пролетал, разбрызгивая грязь, в ворота и даже форсировал речушку. Комья глины летели из-под копыт — на сапоги, одежду, в лицо, — одни выходили вперед, другие отставали, потом все менялось; кони спотыкались о камни, скользили на поворотах, сталкивались над узкими барьерами, но каким-то чудом держались на ногах, а всадники более или менее удерживали их под контролем.
Черный Дрозд нашел себя в родной стихии, сил у него только прибывало, дух соперничества нес его вперед и вперед. Гидеон не сдерживал коня, доверившись ему полностью, и скакун не подвел всадника. Они пересекли финишную линию все вместе, более или менее в линию, и остановились, хохоча и ругаясь, забрызганные грязью и запыхавшиеся, и на мгновение притихли, когда распорядитель объявил через громкоговоритель, что «Гроздья Стаура» пришли вторыми.
Соскочив с лошадей, они обнимались, целовались, орали и похлопывали друг друга по спине, а кони с раздувающимися боками и мокрые от пота стояли в сторонке.
Подхваченные волной восторга, Гидеон и Пиппа обнялись и расцеловались.
— Ты прошел чудесно! — крикнула она, глядя на него сияющими, счастливыми глазами. — А Черный Дрозд? Разве не молодец?
— Ты и сама притащилась не последней, — рассмеялся Гидеон и вдруг, нисколько этого не стесняясь, заключил ее в объятья и звонко поцеловал.
Потом они стояли рядом, глядя в глаза друг другу. Гидеон опустил голову.
— Извини. Виноват. Мне очень жаль.
— Неужели?
Он посмотрел на нее.
— Вообще-то нет. Нет. Но ты же знаешь, я не могу. Не сейчас.
— Ева?
— Да, Ева. Не хочу делать ей больно.
— Ты и не должен.
В разговор вмешался Черный Дрозд — ткнулся влажным носом в плечо Гидеону, так что Пиппе пришлось отступить.
— Давайте займемся лошадьми, — объявила она, вспоминая о забытых ненадолго обязанностях.
Уже потом, вымыв и почистив лошадей и дав им сена, Гидеон вспомнил про напутственный подарок Евы. Он сбегал к машине, достал из-за сидения бутылку «Моэт е Шандон» и принес к фургону. Пиппа вытащила из корзины пластиковые стаканы и расставила рядком на подножке.
Открывая бутылку, Гидеон обнаружил привязанный к горлышку ленточкой свернутый трубочкой листок бледно-золотистой бумаги. Заинтригованный, он передал бутылку Стиву и развернул листок.
И сразу узнал тонкий, стильный почерк Евы. Гидеон начал читать, и сердце вдруг забилось быстрее.
Гидеон, любовь моя, я уезжаю с Тревором. Я — свободный дух, которому нужно снова расправить крылья. Я любила тебя, но я не покидаю тебя, потому что ты никогда не был моим. Ты нужен Пиппе, и она может дать тебе то, что я не могу дать я. Все было слишком хорошо, идеально, но таким и останется, потому что уже ничто не испортит того, что было. Прощай, мой нежный великан!
Гидеон перечитал записку, вникая в смысл слов.
Ева ушла.
Ева, высокая и гибкая, всегда элегантная в своих золотисто-бронзовых шелках, ушла, оставив его свободным, и в этот момент он любил ее больше, чем когда-либо.
— Что случилось?
Пиппа стояла рядом, протягивая зеленый пластиковый стакан. На носу у нее высыхал комочек глины.
Не говоря ни слова, он протянул ей записку. Она прочла ее, и Гидеон заметил, что у нее дрожат руки. Наконец Пиппа подняла голову и посмотрела на него блестящими от слез карими глазами.
— Она знала. Как она узнала? И что она не смогла тебе дать?
Гидеон вспомнил реакцию Евы на известие о беременности его сестры и посмотрел Пиппе в глаза.
Лучше не спешить.
— Когда-нибудь я тебе скажу, — сказал он и поднял пластиковый стакан с шампанским. — За Еву!
Lyndon Stacey. Six to one against (2006)