Владимир Ильич понимающе улыбнулся и сказал:
— А ведь всю жизнь кривить душой — это страшно, а? Сознайтесь!
Предтечин развел руками и уклончиво ответил:
— Я сам частенько удивляюсь: видит меня вся деревня, знает, что я направо и налево нарушаю религиозные правила, а ходят в церковь, слушают и верят мне.
— А почему бы вам не отречься? Вы могли бы заняться каким-нибудь полезным трудом.
Предтечин махнул рукой:
— Поздно. Возраст не тот… В мои годы заняться каким-нибудь ремеслом — трудно. А церковь меня обеспечивает все-таки. С этим надо считаться… Мой дед был попом, отец — тоже, ну и я пошел по той же стезе. Инерция! И что самое удивительное — ведь и отец и дед очень смутно верили… Одно слово — профессия!
Мы приблизились к дому Предтечина. Уже вечерело. Надо было собираться в путь, чтобы до наступления ночи прибыть в Москву. Прощаясь с Владимиром Ильичем, Предтечин как-то виновато сказал:
— Не осудите, гражданин, — много на этом свете всяких противоречий… Вы приезжайте к нам, поохотимся.
Эта встреча произвела впечатление на Владимира Ильича. Сидя рядом со мной в машине, он сказал:
— Видели, товарищ Гиль, на чем держится религия?
Как-то раз зимой Владимир Ильич, проезжая мимо одной подмосковной станции, увидел церковь, из которой валом валил народ. Был, очевидно, праздник. Владимир Ильич засмеялся и сказал:
— А помните, Гиль, как мы с попом охотились? «Профессия, — говорил он. — Инерция!»
В декабре 1920 года в одну из суббот, вечером, Владимир Ильич звонит мне:
— Я хотел бы, товарищ Гиль, поехать завтра куда-нибудь подальше, верст за семьдесят. В порядке у вас автосани?
— В полном порядке.
— А во сколько времени, по-вашему, мы пройдем семьдесят верст?
Я объяснил, что все зависит от дороги и снежных заносов. Если заносы не очень сильные, доедем часа за четыре.
— Ну тогда выедем пораньше, часов в шесть утра.
Я подготовил машину, и рано утром, задолго до рассвета, мы двинулись в путь. Утро было морозное, ветреное, но это не остановило Владимира Ильича от далекой поездки.
Ехали мы по Ленинградскому шоссе. Дорога была очень снежная, но довольно ровная, и мы доехали к месту за три с половиной часа.
Несколько часов подряд охотился Владимир Ильич на лисиц и, невзирая на холод, все дальше углублялся в чащу леса. Весь день он не сходил с лыж. Я не отходил от машины, прогревал ее.
С наступлением сумерек отправились в близлежащий совхоз греться и пить чай.
В шестом часу вечера мы двинулись обратно, надеясь часам к девяти быть дома. Но тут случилось происшествие, о котором Владимир Ильич потом весело, с юмором рассказывал.
Стоял двадцатиградусный мороз. В открытом поле гулял жестокий ветер. Отъехали километров пятнадцать, миновали станцию Подсолнечная, и вдруг машина стала «постреливать». Смотрю: давление воздуха в бензиновом баке нормальное, значит — засорение.
Проехали еще немного, машина окончательно замерла. Я стал отвертывать бензиновую трубку, руки коченеют на морозе. Стоим всего минут десять, а вода уже застывает. Владимир Ильич спрашивает:
— Как дела?
— Очень плохо, ехать невозможно.
— Ну как же быть?
Я посоветовал оставить автосани и отправиться на станцию Подсолнечная. Вероятно, пойдет какой-нибудь поезд в Москву, — мы и доберемся домой. Другого выхода не было.
— Да, это верно, — сказал Владимир Ильич, — пойдемте.
Мы решили зайти в местный Совет и узнать, будет ли еще сегодня поезд в Москву. Явились в Совет, разыскиваем председателя.
Первое время Владимира Ильича никто не узнавал. Но вот я заметил человека, который пристально смотрел то на портрет Ленина, то на Владимира Ильича.
Затем он стал шептать что-то на ухо другому товарищу. Они быстро ушли в соседнюю комнату. Стало ясно: Владимира Ильича узнали.
Вскоре в Совете началась суматоха. Кто-то пригласил Владимира Ильича в одну из комнат. Стало набираться много народу. Каждому хотелось взглянуть на Ленина, поговорить с ним. Многие из присутствовавших всячески старались чем-нибудь помочь нам, давали советы, как лучше и проще попасть в Москву. Владимир Ильич держался очень просто, со свойственной ему деликатностью благодарил за хлопоты и просил не беспокоиться.
Один из руководителей Совета предложил Владимиру Ильичу вызвать из Москвы специальный паровоз, доказывая, что это вернейший способ быстро вернуться домой. Владимир Ильич наотрез отказался:
— К чему же специальный паровоз? Совершенно лишнее. Доедем отлично и на товарном. Пожалуйста, не беспокойтесь, товарищи.
Мы вышли на улицу и в ожидании товарного поезда стали прохаживаться вдоль станции. Ветер стих, но мороз стал еще крепче. Кругом возвышались холмы снега — следы долго бушевавшей метели. На лице Владимира Ильича не было ни тени раздражения или недовольства: он по-прежнему был спокоен, временами подшучивал. Неиссякаемая жизнерадостность не покидала его.
Вскоре прибыл товарный поезд. Состав небольшой — вагонов пятнадцать. Мы стали выбирать вагон, чтобы забраться в него. Я заметил, что товарищи из Совета что-то говорят начальнику станции. Тот повел нас к паровозу: рядом оказался вагон-теплушка, где помещаются обер-кондуктор и бригада.
Через минуту мы были в вагоне. Здесь было довольно тепло: печурка пылала вовсю. Мы разместились вокруг печки, Ленин — между мной и одним кондуктором.
— Да, — говорит Владимир Ильич улыбаясь, — путешествие с приключениями. Ну, да здесь не плохо — тепло. Отлично доедем. Все надо испытать.
Когда мы вошли в вагон, здесь было несколько человек — кондукторы и охрана. Но вот народу у вагона и в самой теплушке собирается все больше и больше. Оказывается, от кого-то узнали, что в теплушке Ленин, и все находившиеся в это время на станции хлынули к нашему вагону. Часть людей толпилась у открытых дверей, а кто посмелее — даже в вагон забрался.
Простояли мы на станции минут пятнадцать, пока паровоз запасался топливом и водой. Но вот паровоз прицеплен, в вагон входит обер-кондуктор, за ним — двое красноармейцев. Начальник станции дает сигнал отправления, и мы двигаемся в Москву. Поезд пошел, к удовольствию Владимира Ильича, очень быстро.
Через несколько минут один из красноармейцев обратился к Владимиру Ильичу:
— Товарищ Ленин, разрешите доложить…
Владимир Ильич поднял на него глаза и приветливо сказал:
— Пожалуйста, говорите, в чем дело. Садитесь рядом, товарищ, — и подвинулся, чтобы дать место красноармейцу.
Красноармеец присел на край скамьи и начал несмело свой рассказ, полный злоключений.
— Я являюсь начальником команды, сопровождающей этот поезд. Повезли из Риги в Москву медикаменты, двадцать вагонов. По дороге загорелись буксы, и мы растеряли несколько вагонов. Я настаивал, чтобы не отцепляли, а сделали перегрузку, потому что охрану на вагоны я оставить не могу. Продуктов у нас очень мало, и без смены люди пропадут на таком морозе…
Владимир Ильич насторожился, слушая красноармейца со все возрастающим вниманием.
— На мои слова никакого внимания не обращали, — продолжал начальник охраны, — отцепку сделали, и мне все-таки пришлось оставить людей для охраны вагонов. Состав я приведу неполный и потому, наверное, попаду под суд. Посоветуйте, как мне поступить, товарищ Ленин?
Владимир Ильич выслушал очень серьезно, не перебивая, и, немного помолчав, сказал:
— Да, это удивительное безобразие. Такой груз, как медикаменты, для нас сейчас является большой ценностью. Все это надо строго расследовать. А вы, товарищ, не волнуйтесь, — под суд не пойдете. Как приедем в Москву, отправитесь со мной, я приму меры.