Поблизости послышался негромкий храп. Звук привел к человеку в белой рубахе, спавшему на земле; рядом с ним лежала винтовка. Судя по лицу, это был китаец.
Канацзучи подхватил винтовку, наклонился и потыкал китайца в нос кончиком ствола. Тот проснулся, однако казался вялым и безразличным ко всему, включая уставленное ему в лицо ружейное дуло.
— Почему ты спишь на дежурстве? — спросил Канацзучи по-мандарински.
— Ты доложишь обо мне? — безразличным тоном осведомился незадачливый караульный.
— А что, если бы я был вторгшимся чужаком?
— Не говори на этом языке, — прозвучал ответ по-английски. — Это запрещено правилами.
— Если ты не ответишь на мои вопросы, об этом будет доложено, — сказал Канацзучи тоже по-английски.
— Ты и так должен доложить обо мне. Я нарушил правила. Меня следует наказать, — произнес китаец чуть ли не с нетерпением, впервые проявляя эмоции. — Это твоя обязанность.
— Ты знаешь, что с тобой будет?
— Меня отправят к преподобному.
— А что Он с тобой сделает?
— Накажет.
— Как?
— Ты должен сказать им, что я сделал. Таково правило. Если ты не скажешь им, это нарушение…
Канацзучи сдавил китайцу горло, заставив умолкнуть.
— Как давно ты здесь находишься? — Он чуть ослабил хватку.
— Два года.
— Где сейчас люди, которые занимались здесь взрывными работами? Китайцы, ты знал их?
Последовал утвердительный кивок.
— Они работали на железную дорогу, ты тоже?
Он снова кивнул.
— Где они сейчас?
— Их нет.
— Они сделали подземное помещение под этой церковью. Знаешь, где оно?
Китаец замотал головой.
— Они построили все это для преподобного?
Утвердительный кивок.
— Все для преподобного.
— Где сейчас преподобный?
Отрицательный жест.
— Скажи мне, или я убью тебя.
Китаец снова покачал головой, и глаза его стали холодными, как у рептилии.
— Ты не из наших…
Он попытался крикнуть, но Канацзучи сжал горло изо всех сил, не дав звуку вырваться наружу. Мужчина обмяк, как сломанная кукла. Канацзучи оттащил его тело к краю комнаты, опустошил один из ружейных ящиков, засунул туда труп и прикрыл парусиной.
В помещении было тихо: караульные его не увидели и не услышали. Он вернулся к задней двери и покинул склад.
Данте, как и велел ему Фридрих, с саквояжем на коленях сидел возле двери кабинета и ждал. Люди, с которыми они путешествовали, находились где-то в доме, ухаживали за своим товарищем, раненным шальной пулей перед тем, как пал последний из добровольцев. Сразу после этого они сломя голову помчались сюда, в Новый город, который произвел на Скруджса ошеломляющее впечатление.
Сквозь тюлевую занавеску ему была видна внизу главная улица, чистая белая простота которой заставила вернуться к мечтам о доме, который он так хотел обрести и надеялся никогда не покидать. А ведь он едва не отступился от мечты, решив, будто такого прекрасного, дружелюбного места просто не может быть. Но ведь вот же он, Дом надежды.
Он вдыхал запах пекшихся в доме пирогов, яблочных и вишневых, и гадал, дадут ли ему с пирожками еще и ванильного мороженого. А кроме того — заняться одной из привлекательных женщин, виденных им на улице.
Голоса в его голове еще никогда не звучали так счастливо: «Мы хотим пожрать все, все, все».
Он удивился, услышав донесшиеся из кабинета сердитые крики. Тот, кого, как он слышал, здесь называли преподобным, злился из-за книги, которую доставил ему Фридрих.
— Бесполезно! Это бесполезно!
Книга, которую они принесли с собой, вылетела в полуоткрытую дверь; ее корешок разорвался от удара о противоположную стену.
— Как можешь ты быть столь слепым? Как могу я завершить свое действо без подлинной книги? Что, по-твоему, я должен использовать вместо нее?
Ответа Фридриха он не разобрал, отметил лишь, что голос звучал спокойно.
— Ах вот как? Кровавый след, ты говоришь? И откуда, скажи на милость, такая уверенность, что настоящая книга у них? И с чего ты вообще взял, что они пойдут за тобой?
И снова последовал неразборчивый, но спокойный ответ Фридриха.
— Нет! — вскричал преподобный. — Ты не получишь и пенса, пока эта книга не будет в моих руках.
Фридрих снова отвечал в той же успокаивающей манере, и через несколько минут гнев преподобного смягчился, он тоже понизил голос. Данте почувствовал облегчение: ему не нравилась сама мысль о том, чтобы кто-то сердился на Фридриха. Это делало его новый мир таким же хрупким, как яичная скорлупа.
Спустя несколько мгновений дверь распахнулась, на пороге появился улыбающийся Фридрих и жестом пригласил его внутрь.
Преподобный Дэй стоял перед своим столом и тоже улыбался: гнев его растаял.
— Почему бы не показать преподобному новые инструменты, а, мистер Скруджс? — шепнул Фридрих ему на ухо.
Данте открыл саквояж, ощутив укол смущения, когда понял, что забыл почистить лезвия, после того как покончил с добровольцами. Вообще-то ему не нравилось иметь дело с мужчинами — он с волнением вспоминал ту круглолицую девушку в поезде (в саквояже находилась банка с парой ее кусочков, которые он еще не успел оценить по достоинству), — но они все равно были лучше, чем тупые животные.
Однако, встретившись с преподобным взглядом, Данте понял: нет нужды стыдиться или оправдываться. Этот человек, самый главный здесь, их, так сказать, генерал, был более великодушен, чем мог на то надеяться любой из солдат. А разве не об этом говорил Фридрих?
И голоса возлюбили этого человека даже больше, чем Фридриха.
— Знаешь, это так интересно, я думаю, он первый, — сказал преподобный Фридриху, продолжая смотреть на Данте.
— О чем речь, сэр? — не понял Фридрих.
— Ему даже не требуется крещение. — Преподобный протянул руку и слегка потрепал покрытую легким пушком щеку Данте.
— Мы договаривались о том, что никакое здешнее «священнодействие» не будет опробовано ни на ком из моих людей, — натянуто произнес немец.
— Не надо так возбуждаться, — произнес преподобный Дэй, лаская глазами Данте. — Юноша уже тронут благодатью сам по себе, и «опробовать» на нем что бы то ни было мне просто незачем.
Их состав прибыл на станцию Флагстафф, штат Аризона, с десятиминутным опережением графика; когда Дойл, Иннес и Престо вышли на платформу, им навстречу направились двое мужчин, которые проводили их на стоявший на дальних путях поезд, готовый отбыть в Прескотт.
Ходящая Одиноко тащилась позади, держа Джека за руку. Индианка не покидала его купе, с тех пор как Дойл и Иннес ворвались к ним прошлой ночью. С поезда они сошли последними, храня молчание и отводя в сторону взгляды. Джек был бледен и едва переставлял ноги. Женщина казалась такой же изнуренной и полностью сосредоточилась на том, чтобы довести Джека до второго поезда.
«В соответствии с процедурой, которую она мне описала, его болезнь должна была перейти в ее тело. — Дойл искоса посмотрел на нее. — Если это совершилось, страшно подумать, с чем ей сейчас приходится бороться. И она по-прежнему держит в руке прут с орлиным пером. Но что, если она потерпит неудачу? Что тогда делать мне? Мне совладать с его драконами не под силу».
— Не самое подходящее время для романов, — шепнул Престо, обращаясь к Дойлу.
— Боже мой, о чем вообще речь?
— Да о том, что она провела всю ночь в его купе. И мне кажется, что я слышал… любовные стоны.
— Полагаю, это были просто стоны. Не имеющие к любви ни малейшего отношения.
Подошедший Иннес вручил Дойлу еще одну телеграмму, подтверждающую, что все заказанные ими припасы будут дожидаться их по прибытии в Прескотт. Закончив наблюдать за размещением багажа, он поднялся в вагон как раз в тот момент, когда Джек и Ходящая Одиноко заходили в купе.