— Пусть меня видят. И тебя пусть видят. Так будет лучше: разве не про то написано в ваших бумагах.
В том же безумном порыве, в котором она обнажила себя, она обнажила и Лалу и отступила на два шага. Казалось, ее бил какой-то невидимый ветер.
— Пусть тебя видят так…
Грудь Лалы обладала невообразимой мощью. Ее высокие плечи прочно соединялись с руками. Линия груди сочеталась с непропорционально узкой талией и роскошно расходилась затем в бедрах. Когда она застыла, словно пораженная громом, казалось, будто рука человеческая, двигаясь всюду, создавала ее.
Где-то по соседству тишину ночи разорвали звуки граммофона. Лала спряталась. Саломея тут же взяла свечу, поставила ее на деревянный подоконник и привлекла Лалу как можно ближе к неподвижному пламени.
— Я хочу, чтобы ты привыкла, — сказала Саломея. — Хочу, чтобы ты поняла, что ты — голая. Голая, без ничего. Ты знаешь, что это значит?
— Я знаю, что мне страшно, — ответила Лала.
— Все начинается со страха, — сказала Саломея. — Смотри, как это будоражит.
Она подошла к Лале, стиснула ее руками и стала продвигаться к самым началам бедер, медленно ощупывая сочленения. Затем она засмеялась все тем же саркастическим смехом:
— Силен мой мальчик. Совсем меня с ума сведет, если только захочет.
Лала молча позволяла все.
Саломея скользнула рукой вокруг талии и захватила ее, прижавшись грудью к груди. Изгибы ее тела выгнулись и исчезли в тени. В мощных впадинах Лалы изголодавшиеся волчата показали свои зубы.[122] Словно дикарь, которого оставили ночью одного в большом городе,[123] смотрел на это Стратис.
— Ты говоришь, что эта статуя похожа на мое тело — откуда ты знаешь, какое у меня тело, Лала?
Теперь голос ее казался одурманенным.
— Так мне пригрезилось, — прошептала Лала, словно стараясь не проснуться.
Медленным движением сновидения Саломея оставила ее, взяла свечу и поставила рядом со статуей.
— Смотри на меня. Смотри на меня руками: глаза не видят.
Руки Лалы задвигались.
— Разве грудь у меня такая, как эта? Разве живот у меня такой, как этот?
— Нет, не такой… Не такой… — шептала Лала, непроизвольно прикасаясь к частям тела, которые называла Саломея.
— У тебя все так, как я видела во сне…
Саломея встрепенулась.
— Во сне? — воскликнула она.
Саломея в недоумении посмотрела на свои руки и опустила их на Гермафродита. Пальцы ее вздрагивали, и это было заметно на гипсе.
— В твоем сне! — воскликнула она снова. — А это? К чему это в твоем сне? Это отвратительное пресмыкающееся.
С проворством хорошо натренированной спартанки Саломея подняла статую и бросила ее в окно. Гипс разлетелся на куски перед Стратисом, словно груда упавших звезд.
Граммофон умолк, снова стали слышны сверчки.
— Саломея, пожалуйста, успокойся.
Саломея впилась взглядом в смотревшее на нее лицо.
— Так ты не знаешь, кого видела во сне — себя или меня?
— Не знаю.
— А мужчина, который был со мной, знал это?
— Но ведь это же был сон.
— Он знал?
Ярость ее голоса разлилась всюду по ее коже. Ответа не последовало. Она схватила мощные груди Лалы.
— А они его не чувствовали?
— Чувствовали.
— А я где была?
— И ты тоже была мной, внутри меня.
Саломея мучительно застонала:
— Я хочу освободиться. Я задыхаюсь.
— Саломея, Саломея, — умоляюще звала Лала.
— Не хочу быть в чужой коже,[124] — сказала Саломея. — Хочу быть в своей коже, вот в этой, которая пылает. Ты это видишь…
Она бросилась к пламени свечи и опустила на него руку.
— Вот!
Вопль ее раздался в ночи. Лала обняла ее и прижала к себе. Свободной рукой она ласкала ей волосы, шею, плечи, спину, побежденную грудь.
— Лала! — воскликнула еще раз Саломея и упала без чувств.
Лала подняла ее — бесчувственное тело. Затем она осторожно положила Саломею на постель и легла рядом. При слабом свете свечи, обе неподвижные, они выделялись на белой простыне, как рельеф на крышке саркофага.
Тогда с ужасным звоном загремел будильник. Лала поднялась, остановила его, погасила свечи и закрыла ставни.
Стратис собрался было уходить, но ноги ему не повиновались. Он ухватился за ствол орехового дерева. Послышался треск. Он повернулся и посмотрел на лицо совсем темного дома. Дверь открылась и отдала Лалу, совершенно нагую, звездному свету. Теперь тяжелые косы падали ей на плечи. Она протянула вперед ладони, словно пробуя воду в водопаде. Она обладала удивительным влиянием на пустынный мир вокруг нее, но только не на людей. Легко, словно не касаясь земли, она подошла к дереву. Стратис даже не пытался спрятаться надежнее. «К чему? — подумал он. — Она должна знать, что я здесь». Она подошла очень близко, взялась за ветку и опустила голову между локтей. Страстность объяла ее талию с нескончаемой нежностью. Стратис почувствовал, как ее дыхание сливается с дыханием орехового дерева, которое вызывало у него головокружение. «Что болит у этого дерева?» — снова подумал он. Шепот среди листвы ответил ему:
123
Реминисценции Данте:
124
Реминисценции Данте: