— Овечка моя золотая… Золотая моя бабочка… Я все ради тебя стараюсь. Ступенька за ступенькой, и я подниму тебя на вершину наслаждения.
Тамидис обернулся:
— Воистину превосходные выражения. Госпожа, видать, искусна в словесности. Искусство и наслаждение шествуют одной стезею!
Стратис почувствовал на губах ранившую его узду. Он ускорил шаг. За калиткой у Тамидиса находился небольшой дворик с виноградом. Зажегся электрический свет.
— Пожалуйте! — сказал Тамидис.
Стратис посмотрел в лицо Лалы. Оно было совершенно белым, словно лунный свет не покидал его. Сфинга неосознанно жестикулировала. Растрепанные волосы придавали ей комический вид.
— Пожалуйте, — повторил Тамидис.
Он открыл вторую дверь и провел их в комнату с низким потолком. На стенах висели две большие фотографии Трикуписа и Делиянниса,[149] как в старых кафе. В одном углу стояла железная кровать, напротив — очень старый диван, посредине — столик из таверны. Другой мебели не было. Через открытое окно были видны огни Афин до самого Парнефа.[150]
Сфинга направилась прямо к кровати и уселась на ней. Она раскрыла «рясу», и показалась комбинация такого же сочно-розового цвета, как и ее лицо.
Тамидис подошел к дивану и нежно погладил его.
— Диван этот получше. И чего только он не повидал.
Стратис уселся там вместе с Лалой.
— Что пить будете? — спросил Тамидис.
— Коньяк, — ответил Стратис.
Тамидис исчез, затем возвратился с подносом, который поставил на столик, снова пошел к двери и привел за руку высокую женщину с продолговатым, наспех накрашенным лицом. «Ну и ну! Вот куда попала Кула!» — мысленно воскликнул Стратис. Она была все в том же зеленом халате, который теперь, однако, выглядел более просторным.
— Это — барышня Хлоя, — сказал Тамидис.
Движениями портного Тамидис поправил на ней халат и постарался раскрыть ворот наиболее выгодным образом. Груди ее казались еще более обвислыми. Тамидис отступил на два шага, полюбовался ею и продекламировал:
— Это из «Божественной комедии», — добавил он. — Госпожа, которая искусна в словесности, поймет меня.
Сфинга бросила томный взгляд. Кула зевнула.
— Стоило разбудить тебя, Хлоя, — сказал Тамидис. — Сегодня к нам пожаловали две дамы, весьма достойные любви. Угости их и не робей.
Тамидис исчез. Кула со скучающим видом наполнила стаканчики. Один из них она поставила под носом у Сфинги, которая одним духом осушила его. Затем Кула подошла с подносом к Лале. Лала не шевельнулась.
— Чуть позже, — сказал Стратис.
Кула поставила поднос, опорожнила свой стакан, снова подошла к Лале, посмотрела на нее и спросила:
— Какая из дам пожелала меня?
Голос ее был совсем измотан, разбит. В другом конце комнаты Сфинга легла на кровать и пробормотала:
— Саломея… Она нравилась сестренке… Саломея… А теперь она не хочет ничего другого… Но моя сестренка должна знать, что, если она не будет меня слушаться, я заставлю ее мучиться от жажды очень сильно… И тогда она приползет ко мне на коленях, чтобы я напоила ее…
Лала глубоко дышала. Розовое облако прошло по ее челу. Кула развязала пояс, предлагая свое измотанное тело — белое и почти мертвое.
— Кажется, ты, — сказала она Лале.
Она взяла ее за лицо. Движение ее рук было враждебным.
— Золотая моя. Такая нежная, а ей девочки нравятся.
Лала сильно закусила себе губу.
— …Стыдливая еще бедняжка. Стыдливая и блудливая…
Рука Кулы скользнула к плечу, пальцы ее затрепетали, словно птица. На висках у Лалы выступили крупные капли пота. Глаза ее расширились, ничего не видя. Она собрала все силы, которые еще оставались у нее, отвела руку Кулы вниз и крикнула голосом, в котором был панический страх:
— Это она!
— Да, она, — подтвердил Стратис.
Кула среагировала, как автомат. Она повернулась и посмотрела на Сфингу с терпеливым согласием. Вдруг она схватила бутылку, выпила, сколько смогла, подошла к кровати и схватила Сфингу за колени.
Сфинга говорила нараспев:
— Благодарю тебя, Лала… Благодарю… Ах, так… тсссс… Мы никому не расскажем про это… Я научу тебя всему, а потом пойдем к Минотавру…
— Она пьяна, — сказал Стратис.
— Я знаю, что делать, — сказала Кула и набросилась на Сфингу, словно ворон.
Стратис поднялся и взял Лалу за руку. Во дворе Тамидис прохлаждался, сидя под виноградными лозами.
— Вы, видать, спешите, — сказал он. — А подруга ваша медлительна. Знает толк — я это понял — и в поэзии, и в эротике.
149
151
«Чистилище», XXIII, 101–102: