— Вечером ты пойдешь туда?
— Нет. Занавес на лунный свет.
В теплом садике под большим деревом она стояла, одетая в белое.
— Благодарю тебя, — сказал он еще.
Он сделал движение головой, словно собираясь поцеловать ее, и не почувствовал, действительно ли прикоснулся к ней или же она рассеялась в зеленой тени.
Стратис возвратился на той же машине. Лицо его дома с закрытыми ставнями казалось ему кошмаром тюрьмы. Расплатившись, он задержался и сказал водителю:
— Старая у тебя машина.
— Да, господин, старая, но хлеб дает. Видишь, стапель у нее такой, что привлекает к себе парочки.
Слово стапель он произнес, как человек моря.
— Ты всегда занимался этой работой?
— Нет. Я из моряцкого рода, но острова многих не прокормят. Я оказался лишним, и отправили меня в Афины. Работал в гараже, но разругался — характер у меня независимый. Пошел работать на трамвае: водитель в форме и звонок, видишь ли. И там счастья не нашел. Затосковал. Целый день напролет чертовы рельсы: будь оно неладно, такое принуждение! Прямые, как ящик для покойника. Нажимал я на звонок и говорил себе: «Тут вот, в этом ящике меня и похоронят! Тут вот, в этом ящике меня и похоронят!» Так я и состарился. В последнее время я все это бросил: старикам долго не выдержать. Это вот не мое, но ничего! Я молодость люблю.
Стратис дал ему еще одну купюру.
— Спасибо, господин. Я не из Пирея. Стоянка моя у Святого Константина. Если понадоблюсь, спроси Хлепураса.
— Я уже слышал твое имя, — сказал Стратис.
Дома удушливая жара стиснула ему горло. Он оставил чемодан на полу, поспешно сбросил с себя все, что было на нем, отправился прямо в комнату и упал на пыльную постель.
Спал он, не видя снов, в полном небытии. Когда он открыл глаза, было темно. Он чувствовал себя словно в болоте от пота. Электрический свет пронзил ему мозг. Он выключил свет и открыл на ощупь окно. Совершенно круглая луна осветила пальмы у Музея.[166] На заднем плане виднелся Акрополь. «Можешь взять меня здесь, на этих мраморах», — говорила Саломея. А Бильо?… Была ли это одна и та же женщина?… Которая из них умерла?…
Он чувствовал, что все текуче и неразделимо, исполнено нежданных ласк, чувствовал чужие ладони, которые были готовы прикоснуться к нему, но не касались, приближались совсем близко и снова удалялись, словно морские водоросли.
«А если бы я был мертвым? Может быть, так бы все и было?»
Он резко закрыл ставни и бросился назад, спотыкаясь о мебель и ища свет. Он зажег свет. Возле кровати бежали два толстых таракана. Он поспешно оделся и пошел бродить по узким улочкам.
Он шел часы напролет, вступая в личное единоборство с каждым лицом — с каждым уличным судном. Освещенные подвалы показывали свои внутренности, словно разделанные туши в мясной лавке. В одной из таких цистерн, между столиком и колыбелью, сидела, расставив колени, толстая женщина: одной рукой она ела, а другой убаюкивала пищавшего ребенка. «Души пищат, словно летучие мыши или младенцы…» Он увидел шрам на боку Саломеи. Тогда он бросился бежать и бежал, пока не стал стучать, прерывисто дыша, в какую-то дверь.
Ему открыла старуха. Он схватил ее за руку: там была кость.
— Мне нужна Домна! — крикнул он, не переводя дыхания.
— Стой! — завопил скелет.
Он отодвинул старуху в сторону.
Сверху, с лестничной коробки катились вниз стоны и шаги — настоящие собачьи вопли. Стратис оперся о стену. Наступила тишина, а затем в ритме похоронного барабанного боя перед ним прошествовала процессия. Сначала четверо полицейских с блестящими пуговицами несли обнаженного парня, завернутого в окровавленную простыню: лицо у него было совсем белое, только усы были черными. Затем двое в штатском вели под руки еще одного, в наручниках. Наконец, шла Домна в распахнутой рубахе и с бутылкой в руке. Лицо ее казалось вымазанным грязью вишневого цвета, по которой катились слезы. Старуха распахнула обе половины двери, и процессия торжественно вышла на улицу. Дверь снова закрылась, оставив низенькую и толстую проститутку с распахнутой грудью одну. Она стояла неподвижно, словно размалеванный истукан. Стратис оторвался от стены и попробовал было прикоснуться к ней. Она издала протяжный вопль, и бутылка упала, разбившись вдребезги. Запах дешевых духов поднялся от цемента, прогоняя Стратиса. Снаружи, на тротуаре, он споткнулся о совсем крошечную девочку, которая протянула ему цветы. Он купил одну красную гвоздику.
— Хлепурас! Отвези меня на Акрополь!
— Акрополь прекрасен, — ответил Хлепурас.