На пороге пусто. Китнисс хлопает ресницами и не верит сама себе.
«Как глупо…»
Только когда первое разочарование проходит, она обращает внимание на то, что следы тянутся вокруг крыльца, кольцом уходя за дом. Китнисс накидывает на плечи пальто, натягивает сапоги и выходит в октябрьскую ночь.
Пит сидит на скамейке, прислонившись спиной к стене, и смотрит ввысь. На его волосах и плечах собрались снежинки, поблескивающие подобно тем звездам, что украшают небо. Он слышит, как приближается Китнисс, но не поворачивает головы.
Она присаживается рядом. Ни один не решается прервать тишину.
Они не виделись три бесконечных года. Так много нужно сказать! И так… нечего.
Пит отваживается первым: он косит на Китнисс глаза и протягивает папку, перевязанную тесьмой, которую до этого зажимал под мышкой.
– Я принес это для тебя, – произносит он глухо.
– Что это?
– Открой…
Их пальцы почти соприкасаются, когда Китнисс принимает подарок, но Пит успевает отдернуть руку и наблюдает за тем, как Китнисс развязывает простенький узел. Внутри рисунки: несколько десятков, почти сотня, карандашом и красками, полупрозрачными мазками акварели и уверенным слоем масла, – и на каждом из них портрет девушки, которая стала для него и раем, и адом. На одном она смеется, на втором истекает кровью, на третьем мирно спит, а четвертый снова залит кровью… И так далее, до конца, по кругу, бесконечно.
Руки Китнисс дрожат, она едва не роняет папку на землю, девичьи губы покалывает от немого вопроса, но Пит опережает ее.
– Это все ты, Китнисс, разная ты. Такая, какой я тебя помню, и такая, как мне рассказывали. Много ночей я пытался понять, которая – настоящая, но ничего – я по-прежнему не знаю, кто ты!
– Пит, я… – перебивает его Китнисс, но он не дает ей договорить.
– Нет, просто послушай! – Пит поворачивается, смотрит с горечью и грустью, но не замолкает, будто боится не успеть сказать. – В моей голове все смешалось: правда и ложь, блестящее и блеклое, так много всего, что временами становится страшно. У всего этого общее лишь одно – ты. Бывает, мне кажется, что я все еще люблю тебя, а иногда по-прежнему ненавижу!
Он переводит дыхание, ерошит волосы и снова начинает говорить:
– Если честно, я не знаю, зачем сюда приехал. Там, в Капитолии, у меня теперь есть дом, работа, мирное небо над головой. А здесь – руины пекарни, собственного дома и… снова ты!
Пит поднимается на ноги, начинает ходить взад-вперед, а Китнисс с болью в груди подмечает, что он все еще хромает.
– Ты, ты, ты! Тебя слишком много, Китнисс! И все равно…
– Ты здесь…
Он обреченно кивает.
– Да, сижу на лавке, один, посреди ночи… И… Наверное, не стоило приходить, вообще не стоило возвращаться!
Будто приняв какое-то решение, Пит разворачивается и устремляется прочь. Порыв ветра бьет ему в лицо и оттого на глазах выступают слезы.
– Нет! Пит!
Китнисс бросается за ним, догоняет и врезается в спину, ее руки обхватывают тело Пита сзади и ладошки крепко сцепляются у него на животе.
– Не уходи! – жалобно просит она. – Я ждала тебя, так долго ждала…
Пит не двигается, растерянно смотрит сверху вниз на тонкие женские руки и, не отдавая себе отчета, накрывает их своими ладонями. Ветер и ночь обнимают их, Китнисс всхлипывает, а Пит старается не издать ни звука. Ему страшно остаться. Но и уйти нет сил.
Он поворачивается в ее руках и притягивает Китнисс к себе.
Так и стоят. Оба размышляют об одном: три года это пропасть или шанс начать все сначала?
Этой ночью Китнисс думает о том, что все наладится. Ее мир, похоже, вертится вокруг Пита, а она привыкла думать иначе…
***
***
***
Девятый, четыре месяца спустя
Гейл сидит возле стойки в городском баре и, не мигая, смотрит в свой стакан. Неделя была длинной и тяжелой, впрочем, как и остальные: Гейл работает до полного изнеможения, до состояния, когда только и остается, что придти в квартирку, которую ему выделила кузница, и завалиться спать. Одно радует: заказов у местного мастера хватает, а он, в свою очередь, не стесняется добрую ее половину переложить на своего помощника.
Только воскресенья выбиваются из общего ряда. Выходной. Когда руки не заняты работой, мозги начинают закипать – лезут всякие мысли, сомнения… Тогда он приходит сюда – в гущу народа – и, устроившись поближе к бармену, поглощает одну порцию виски за другой.
Гейл скучает.
«Тоска – противная штука». Он не звонит Китнисс, а она не трогает его. Гейл слышал, что Мелларк все-таки приехал… И каждый раз это добавляет еще несколько порций отравы в его вечернее меню.
Сегодня что-то изменилось. Боль в груди не стала меньше, но первый раз за все время ему уже не хочется напиться до чертиков. Он ведь сильный. Он солдат! А раскис, как тряпичная кукла.
Гейл лениво осматривается, кружит в руке полчаса как недопитый стакан. Люди, ничего для него незначащая масса, толпятся кругом: кто-то пришел сюда выпить, кто-то просто встретиться с друзьями. Только зачем пришла она, непонятно.
Миловидная блондинка с острым носом и чуть раскосыми глазами, тоненькая и, отчего-то, слишком серьезная, – он впервые заметил ее несколько недель назад, и с тех пор сам не понял, как стал искать девушку глазами. Она всегда сидит одна, пьет чай и уходит ближе к ночи.
Гейлу нет до нее никакого дела, поэтому он и сам удивляется, когда оказывается стоящим возле ее столика.
– Привет, я могу присесть?
Блондинка смотрит на него удивленно, даже растерянно, и все же кивает, убирая с соседнего стула свое пальто.
У нее длинные изящные пальцы и крохотная родинка возле ключицы. Гейлу не противно смотреть на нее, и это даже странно – в последние годы его мало интересовали женщины. Все, кроме одной.
– Я Гейл, – представляется он.
– Серена, – робко улыбается она в ответ.
Разговор завязывается сам собой, и ни он, ни она не замечают, как неумолимое время ускоряет свой бег. Гейлу с ней легко, он ловит себя на мысли о том, что придвигается все ближе. От Серены пахнет яблоками и травами, ее улыбка, похожа на неглубокую реку, – стремительная, но умиротворяющая, – и она улыбается именно ему, и именно в ее глазах появляются искорки огня, который может разгореться для него.
Он провожает ее до дома и только в самый последний момент отваживается коснуться женской руки. Серена переплетает их пальцы, и Гейлу тепло, не смотря на глубокую зиму. Он улыбается, когда возвращается к себе.
Этой ночью Гейл думает о том, что все наладится.Его мир, оказывается, не вертится вокруг Китнисс, а он привык думать иначе…
Вот и все, еще одна законченная история. Еще одна маленькая прожитая жизнь…
Спасибо тем, кто читал и поддерживал ))
p.s. отдельно слово к поклонникам Гейлисса. Девчули, я долго ломала голову над тем, КАК все закончится. И, как мне кажется, все-таки Прим разрушила саму идею Гейлисса. Будь на месте Китнисс другая девушка, возможно, что она бы простила ему, пусть и неосознанное, но участие в гибели сестры. Но Китнисс это Китнисс, она – броня. Тем более, что и самой любви в ней не хватило (как по мне, так и по отношению к Питу тоже)… В общем, все так, как мне показалось наиболее логичным.
Люблю вас )))