Он сидит возле печки в окружении младших братьев и сосредоточенно пилит ножом какую-то деревяшку. Отблеск огня покрывает его кожу загаром и бликует в серых глазах, обращенный к Китнисс.
— Привет…
Они усаживаются за стол все вместе, пьют пустой, практически безвкусный чай и говорят: много и долго, болтают, будто и не наступит завтра, словно солнечный свет не принесет с собой неминуемую Жатву. Китнисс тепло и даже уютно, насколько это возможно в ее ситуации, можно притвориться, что все так, как всегда…
Ее мысли возвращаются в реальность, и она клянет себя за мечтательность. Не было у нее в жизни чуда, не произойдет его и сейчас. Китнисс смотрит на Гейла и размышляет о том, как многое ей надо успеть ему сказать.
Прим.
Когда Китнисс не станет, Гейл должен позаботься о Прим и ее маме: после смерти Победителя правительство отменяет причитающиеся ему выплаты — как только она умрет, ее семья снова станет нищей.
— Уже поздно, — вежливо говорит Хейзел.
Ее рука по-матерински ложится на плечо Китнисс, и впервые за весь вечер женщина заговаривает о больном:
— Удачи тебе, милая. Постарайся вернуться.
И Китнисс поджимает губы, храбрится и давит улыбку, лишь бы не расплакаться при всех. Кивает, желает Хейзел и детям спокойной ночи, смотрит за тем, как они скрываются за своими занавесками.
Гейл остается с ней: полумрак, нарушаемый только светом догорающей печи, его взгляд, согревающий не хуже теплой куртки, и отсутствие жалости — ее бы Китнисс не выдержала, заныла бы в голос.
— Они не пропадут, — уверенно говорит Гейл, и Китнисс вскидывает на него глаза.
Она благодарна ему за то, что он все понимает, чувствует ее без слов.
— Обещаешь? — борясь с подступающими рыданиями, спрашивает Китнисс.
Он кивает, словно клянется, и она верит ему, как верила всегда.
— Иди сюда, кис-кис…
Китнисс бросается к нему, будто только этого и ждала, огибает стол и падает в его объятья. Гейл усаживает ее на колени, крепко обхватывает худенькое тело и укладывает ее голову себе на плечо. Качает, как маленькую, и делает вид, что не чувствует горячих капель, увлажняющих его рубаху.
Минуты, потом часы, Китнисс не чувствует времени, не хочет наступления завтра. Она хватается за Гейла, когда он пытается отстраниться, тянется к нему, когда он, желая ее успокоить, укладывает Китнисс на свою кровать, а сам уходит.
— Останься со мной! — отчаянно просит она и затихает, только почувствовав, что Гейл ложится рядом, своими крепкими руками ограждая ее от внешнего мира.
Китнисс спит беспокойно, беспрестанно вздрагивает всем телом, но все-таки ее веки закрыты и сама она в плену сновидений. Гейлу же не до сна — ему больно так, словно это он утром отправится к Дому правосудия, чтобы уйти и не вернуться. Хотя, наверное, уйти не самое страшное. Куда хуже – остаться. Существовать без надежды на счастье, без веры в то, что жизнь изменится.
Китнисс сумеет вернуться второй раз? Гейл в это не верит, он многого не знает, но одно понял совершенно точно — Сноу не отпустит ее. Будь не ладен этот Мелларк! Из-за него на нее обрушились все беды…
Китнисс ворочается, всхлипывает и с силой упирается ладонями в грудь друга, пробует оттолкнуть его, но глаз не открывает. Ее губы что-то шепчут, но так тихо и невнятно, что Гейл не разбирает слов.
— Все хорошо, спи, Китнисс…
Он целует ее в лоб, проводит пальцами по щеке, где еще не высохли дорожки слез, и Гейлу становится невмоготу — он тянется к ней, короткими поцелуями прижигает ее щеки.
— Все будет хорошо… — Гейл и сам в это не верит.
Ему бы только надежду, только бы знать, что шанс есть! Он бы поднялся и, взяв оружие, пошел бы воевать! За то, чтобы младшие ели вдоволь, за то, чтобы мать не гнула спину, в кровь стирая пальцы, когда драит полы у городских. За то, чтобы Китнисс была в безопасности.
Гейл прикрывает глаза, с особенной ясностью понимая, что это их последняя ночь. Она не произнесла этого вслух, но им и не нужны слова — Китнисс будет спасать Пита. Долг. Те, кто живет в Шлаке, всегда платят долги, и даже спорить бесполезно — Китнисс упряма и поступает так, как считает правильным. А Гейлу больно, даже гадкая мысль приходит в голову — а за него бы она пошла на смерть?
Он высвобождается из ее парализованных рук, спускает ноги с койки и смотрит в темноту. Дурные мысли, неправильные. Мелларк не виноват в том, что его имя тогда вытащили на Жатве. Сколько раз Гейл, глядя на несчастных влюбленных, думал о том, что было бы окажись на Играх он сам?
У него болит голова, и ноет сердце: даже спускаясь в шахту, когда тьма поглощает тебя, и не знаешь, вернешься ли обратно, даже уходя в лес и скитаясь там, промерзая и сжимаясь от голода, — все это не что, по сравнению с беспомощностью, которую Гейл чувствует сейчас. Сколько люди будут терпеть? Сколько позволят изводить себя в могилу и отдавать своих детей на верную смерть? Сколько таких же “Китнисс” погибнут для развлечения толпы зажравшихся капитолийцев?
— Ты не спишь? — ее голос хриплый ото сна.
Гейл оборачивается. Китнисс красива: коса расплелась, и темные волосы обрамляют худое лицо, кофта сдвинулась, несколько раз обернувшись вокруг талии, и обнажила плечо. Ее глаза сонные, а губы припухшие, словно от десятка поцелуев…
— Только что проснулся, — врет он.
— Сколько времени? — спохватывается Китнисс, неловко поправляя одежду.
Она нервничает, пытается выбраться из-под одеяла. Гейл улыбается уголками губ.
— Еще совсем ночь.
— Ох! Мне неловко, пришла к вам, да еще и так поздно…
— Китнисс?
Она поднимает на него виноватый взгляд.
— Ты же не собираешься слоняться по дистрикту в такой час? – Гейл усмехается, откидывает одеяло и ложится рядом с ней. — Не глупи, уйдешь утром.
Китнисс поворачивает к нему голову, глядя сверху вниз, и рот ее наполняется слюной, а сердце меняет ритм — она внезапно понимает, узнай кто-нибудь, что она ночует в одной кровати с парнем, ей было бы невообразимо стыдно. И пусть они уже спали рядом, но тогда все было по-другому, а сейчас… Совершенно некстати, ей вспоминается признание Гейла, которое он не удержал в себе несколько месяцев назад.
Он ее любит…
Не пройдет и пары недель, как она умрет…
Кожа Китнисс становится горячей, а зрачки расширяются. Сноу заставил ее пройти через Игры, он навязал ей Пита. Сноу отправляет ее на казнь, но он не заберет у нее Гейла! Она так резко падает на него, что Гейл не успевает отреагировать, ее губы впиваются в его — напористо и жадно. Китнисс обхватывает его лицо руками, словно боится, что он может ее оттолкнуть. А Гейл отвечает — нежнее, чем она, но не менее страстно.
Такого у них еще не было: будто плотина, сдерживавшая чувства, прорвалась, и бушующий поток сносит все на своем пути. Китнисс жарко, Гейл гладит ее плечи, руки, его ловкие пальцы пробираются под свитер, впервые касаясь ее обнаженной поясницы. Он глухо стонет, когда Китнисс переворачивается на спину, не разрывая поцелуй.
Гейл нависает над ней, исследует своими губами ее нос, глаза, кусает мочку уха, отчего Китнисс выгибается под ним и жадно хватает ртом воздух. Он пьянеет от силы своих чувств, перебирает ее ребра, касается кромки белья, а Китнисс чувствует себя на удивление легко, будто страх и отчаянье отступили перед нежностью Гейла.